надеждой, коротенько и без сверхусилий подправить либидо порцией горячечного адреналина и вновь отступить в спасительную тень, до выработки нового романтического тестостерона.
Расскажу о последней такой связи. Нет, романе, конечно же, романе, безусловно, почти настоящем, хотя и не сложившемся, со всеми его пирогами и плюшками, с мощным предчувствием зарождающегося чувства, с ощущением негаданно найденной единственно правильной драгоценности и предвкушением важного и правильного в жизни события.
Итак. Она искусствовед и умница. Тонкая, насмешливая, независимая. Заканчивает монографию о частных коллекциях русских собирателей живописи. До этого активно занималась авангардом. В прошлом году выпустила сборник статей о «Бубновом валете». Узкий специалист по Кандинскому. Регулярно печатается в «Декоративном искусстве». Параллельно сотрудничает с галереей современного искусства, где курирует новейшее концептуальное направление, окрещённое некоторыми яйцеголовыми искусствоведами как «арт-ублю».
Короче, все дела, отметилась везде, культур-мультур на верхней планке, что отрадно чрезвычайно. Тридцать два от рождения, но успела на все пятьдесят четыре. Три языка, короткая юбка поверх обтягивающих стройные ноги изящно ушитых штанов рядового пожарного, дерзко выполненных из грубого брезента. Длинная солдатская гимнастёрка поверх тех же вызывающих штанов. На шее тунисский оберег в стиле «унисекс» на двойном кожаном шнурке, смастерённый в позапрошлом веке из тусклого серебра круглой чеканки в виде подложки под цельный кусок природного камня с прожилками. Широкий, искусственной лаковой кожи с сияющей хромом блядской (в хорошем смысле) пряжкой ремень поверх гимнастёрки, прижимающий ещё более широкий, рыхлой полосатой ткани арабский шарф. Очки на кончике вздёрнутого носа, от женского Диора. Смелого вида башмаки с режуще глаз красного колера толстыми витыми шнурками. Рассеянный, но всё подмечающий взор. Практически лысая, с пепельной растительностью на пару миллиметров, идеально круглая голова. Звать Илона.
Кажется, всё. Это если без деталей. А если с ними, то взгляд её инициативно выхватил меня в первую минуту, как только я появился на открытии выставки «Арт-ублю forever» в галерее современного искусства. Не знаю, по каким тайным признакам и как ещё сумела она вычислить, что я чрезвычайно интересная личность, почти гений. Книг моих она явно не читала, всего лишь была наслышана. Но это выяснилось чуть позже, когда мы уже, приняв по паре фужеров красного аргентинского «Тесоро» и равно остроумно перебросившись парой замечаний относительно экспозиции, как-то незаметно для себя оказались у меня, в моём фрунзенском жилище на набережной. Тогда же я и решил сразу не представляться Илоне по полной программе. До поры до времени. Бург там, не Бург. Просто Митя пока. Милый мужчина зрелого возраста, интересующийся искусством. Хорошо одетый, вкусно пахнущий дорогим мужиком. Немного коллекционирует антик. В нерабочее время много размышляет о смысле жизни. Шутка!
Джаз незадолго до нашего появления умотал в Ахабино, о чём предупредительно оставил на столе записку, в которой писал: «Папочка, завтра не учимся, уехал к нашим, еда в холодильнике, шпроты закончились. Целую, твой Джаз».
Это было весьма кстати. Я тогда ещё подумал, что временами бываю не совсем справедлив по отношению к своему ребёнку. К чудику моему нерусскому. Ну, пускай забросил он баскетбол свой, сохранив на память мяч, но, вероятно, не его в том вина. Скорее, моя, отцовская. И чего я решил в своё время, отдавая его в секцию, что баскетбол тоже раздевает, как и творчество? Чтобы добраться до мальчиковых кишок? Заглянуть в глубь моего индюшонка? И чего я там хотел найти такого, чего не знаю? В общем, не раздел, видно, мальчика спорт, а наоборот, закабалил. Вогнал в примитивный ступор. Оттого и сны стали всплывать гаитянские. То есть гоанские, виноват. И ещё извиняюсь, что отвлёкся. Это с нами случается, с нервическими. Так вот, продолжаю про Илону…
Как пришли, двинула в обход по жилью. Ещё не поцеловались, но уже к тому шло, к предстартовой трясучке. Стала говорить — слава богу, тут же нашлось про что. Это я о дедовых и отцовских наследных вещах, собранных под неусыпным контролем изысканно образованной бабушки. Тут уж Илона реально прибалдела, вижу. И ещё зрю, изначально задумывала по лёгкой меня заполучить, как короткое развлечение, но быстро догадалась, что план прогорел. С завершённой ясностью враз осознала, что натолкнулась наконец на искомый вариант, во всех смыслах. По моему типу, кстати говоря, действовала. Сообразив уже всё окончательно, сбросила башмаки с красными верёвками, влезла в Никуськины тапки, отложила очки, оказавшиеся без диоптрий, ослабила на пару дырок искусственный ремень, красиво провисший ниже уровня пупа, и вновь пошла вдоль собрания Гомбергов, на этот раз достаточно медленно. «Боже мой, — шептала, — Господи правый… Леже… Бенуа… Зоммер какой необычный… арт-нуво… арт- деко… а состояние-то, состояние… Подумать невозможно… Стульчик Павловский, карелочка… консолька модерн, с ковочкой, комодик какой милый… чистейший Буль…»
Ни одна из прежних моих визитёрш любого статуса не могла бы родить ничего подобного. Никогда. Теперь все они уже казались мне ещё более жалкими и ничтожными против нечеловеческого обаяния новой пассии. Против моей Илоны. А то, что она станет моей, и, возможно, навсегда, сомнений оставалось всё меньше и меньше. Неужели, господи мой Боже, неужели нашёл? Слова — врут. Жесты, голос, глаза — иногда хитрят. Самое правдивое — это мурашки. Старые, добрые, честные, смертные мурашки, от которых льдом саднит по коже. Вот они-то и побежали по мне врассыпную, от старых тапок до начинающей заметно складываться в трогательный овражек первой кожной складки, что между шеей и затылком. Инночка, Инка моя родная… Ты видишь? Слышишь ли? Чуешь? Ты же, как никто другой, должна знать: я никогда не хотел женщину, с которой будет просто хорошо, я всегда хотел ту, без которой задыхаюсь…
Всё же мы поцеловались раньше замышленного мною плана, где-то в середине квартирной экспедиции, не донесли. Между поздним Яковлевым и ранней Нестеровой. Как раз под Дейнекой. Как-то само вышло. Она просто остановилась и вопросительно посмотрела на меня. Хорошо так, не по-сучьи, без явной демонстрации видов на любой тип выгоды. А у меня уже вовсю пошла сумасшедшая химия, кишками чуял, как надпочечники бешено бомбардируют писательскую кровь мощнейшими залпами адреналина, заставляющими сердце ударно долбить по рёбрам с удвоенной энергией.
Ничто так не воодушевляет мужчину, как отсутствие расчёта в поведении женщины, которую он реально хочет и мечтает сделать своей. Я подошёл, но без вопросительности во взгляде, потому что знал уже всё наверняка. Что — моя. И что я — её. Обхватил лысую голову руками, притянул к себе, губы в губы, нос в нос, и почувствовал, как ответила. Как правильно и достойно отреагировала на мой поцелуй: без мокрого языка, без фальшивого придыхания, без обшаривания части мужского корпуса ниже ремня, чтобы скоренько сделать ситуацию невозвратной и обречённой. При этом поцелуй свой выстроила как чувственный и долгий, чтобы просигналить наверняка. Что тоже ей в весомый плюс.
Потом оторвались и просто постояли, тесно прижавшись. Так бы я мог стоять лишь с Инкой. Даже после вступления в брак. Намного позже. Через годы. Так оно, кстати, и было, если вернуть себя в воспоминания. Отличие было в том, что Инке требовались месяцы для изучения состава культурной части наследства, а Илона всё уже знала с самого начала. И меня это несказанно радовало. Впервые подумал, что культурные Гомберги сразу оценили бы этот мой выбор. За вычетом Булкиной-мамы. Но и это немало, верно? Знаете, я даже про Инку так не подумал бы в связи с моей непростой роднёй. А тут пришлось вот…
Потом присели на диванчик, дух перевести, на тот самый, кабинетный, ампирный, освежённый испанским гобеленом, потому что середина ознакомительной прогулки пришлась как раз на кабинет. В котором, собственно, вся многообещающая история и оборвалась. Взгляд искусствоведшин, скользя вдоль линии папиных фолиантов, внезапно остановился на мне. В том смысле, что обнаружил на полке произведения, выстроенные моим аккуратным сыном в безукоризненно гармоничный ряд, одно к одному, в недавнем переиздании под общей обложкой. Серия, так сказать. Малое собрание сочинений. От и до. Дмитрий Бург, Дмитрий Бург, Дмитрий Бург, Дмитрий Бург, Дмитрий Бург… И так до края полки. Я знал, что Джаз вскоре после моего антресольного схрона быстро сориентировался в пространстве и проворным образом вернул ситуацию с творческим наследием вспять. Нашёл, не поленился, достал и расставил. Где не надо, не был ленив. Попутно капитально изучил всё, что вернулось с его помощью в кабинет. Я не стал, помню, возражать, махнул рукой и смирился. Чуть раньше, чуть позже — какая разница, в конце концов, всё одно — причастится и въедет в отцовский продукт.
Оказалось, есть разница. Очень даже есть. И вот она. Случилось то, чего не должно было произойти. По крайней мере, сегодня. Это я про тогда.
Она поднялась с дивана, подошла ближе и вытянула мою книгу. Примерно из выставочной середины.
