улицы, когда у него спустило колесо и пришлось бросить автомобиль посреди дороги. По правилам он должен был дождаться эвакуатора, но не хотелось опаздывать на урок.
Не думаю, что он зарабатывал в Куинсборо достаточно для того, чтобы прожить. Я не раз замечал на кухне официального вида конверты от федерального правительства – это были чеки социальной помощи. Я гадал, как стар должен был быть Генри, чтобы заслужить это. Я не знал точно, сколько ему лет – шестьдесят или семьдесят.
У меня было много вопросов на его счет. Я гадал, как он ведет себя в Куинсборо. Наверняка его студенты никогда прежде не встречали никого подобного. Не похоже было, чтобы он особенно готовился к занятиям, хотя иногда после полудня садился на свой стул в углу и разбирал бумаги. Насколько я мог видеть, его главной заботой было поддержание отношений с подругами-леди, хотя поначалу я не вполне понимал природу его социальной жизни.
Дама, которая звонила даже чаще, чем бывшая невеста Генри, была, очевидно, самой богатой из всех его леди. Она была миллиардершей, миссис Вивиан Кудлип. Генри рассказал мне, что ей девяносто два года, на что я заметил:
– Ваши подруги довольно старые. Разве вам не нравятся женщины помоложе?
– Я не могу позволить себе женщин помоложе. Они ожидают, что ты будешь платить. Только те, кто старше, платят сами. Не говоря о том, что они не были такими старыми двадцать лет назад, когда я их встретил, – им всем было по семьдесят! – Он рассмеялся над гериатрической природой своей любовной жизни.
Деньги миссис Кудлип, рассказал Генри, относятся ко временам железных дорог. Родом она из Филадельфии, у нее все еще там дом, и вся ее семья с нетерпением ожидает ее смерти.
– Каждый в Филадельфии ждет, чтобы кто-то умер, – сказал Генри. – Это то, ради чего они живут.
Но миссис Кудлип была очень крепкой, несмотря на многие болезни. Рак челюсти из-за неуемного курения ужасно обезобразил ее (большая часть ее подбородка была удалена), еще у нее был ужасный остеопороз, но ничто не могло удержать ее от того, чтобы вечерами хорошо проводить время все равно где: в Нью-Йорке, или в Филадельфии, или в Палм-Бич, или в Саутгемптоне – четырех ее главных резиденциях.
– У нее невероятная конституция, – объяснил Генри. – Сломала лодыжку в Филадельфии в четыре часа утра на дискотеке. Лежала на полу полчаса в ожидании «скорой помощи». Поправилась в рекордное время. Получила пневмонию в Ньюпорте, навещая друзей, оправилась немедленно. Теперь ей говорят, что у нее анемия и сердечная недостаточность, но ничто ее не тревожит. Она двигается к следующему событию!
Когда миссис Кудлип звонила Генри, чтобы пригласить его куда-нибудь, на самом деле звонила ее секретарша. На второй день моей работы в «Терре» она позвонила очень рано утром, около восьми. Я как раз одевался, а Генри не слышал телефонного звонка из-за своих ушных затычек, так что я вбежал в его темную комнату, чтобы ответить на звонок. Генри просил никогда не будить его до одиннадцати, так что я сказал секретарше миссис Кудлип, что его нет дома. Повесив трубку после разговора с секретаршей, я немедленно на цыпочках удалился, не желая беспокоить друга. И тут телефон зазвонил снова. Генри не двинулся, его маска для глаз все еще смотрела в стену. Пришлось снова ответить на звонок.
– Алло, – прошептал я, не будучи на сто процентов уверенным в ушных затычках, в том, что они блокируют все звуки.
– Это Вивиан Кудлип, – проскрежетал голос. – Разбудите Генри.
Я знал, что миссис Кудлип была важна для Генри. Он показывал мне фотографию, на которой они стоят рядом на яхте. На нем красный блейзер и белая рубашка, распахнутая у ворота. В руках бокалы с выпивкой, и он такой хорошенький, а она согнутая и крохотная. Головой едва достает Генри до локтя. На ней кудрявый рыжий парик и огромные солнечные очки, закрывающие почти все лицо и даже затемняющие отсутствующий подбородок. Вспомнив ее образ на фотографии и немедленно среагировав на командный тон, я положил трубку и вежливо постучал Генри по плечу.
Сначала он поднял маску для глаз, затем вынул затычки.
– Что такое? Что за катастрофа приключилась?
– Это миссис Кудлип звонит, голос у нее сердитый, – сказал я, все еще шепотом, чтобы она не услышала в трубке мой голос.
Он немедленно подскочил к телефону:
– Алло, Вивиан… Для тебя я проснусь в любой час… Это был второй лейтенант. Он мой адъютант по утрам. Я проинструктировал его, что, если ты позвонишь, чтобы он разбудил меня… да, я могу прийти. Полагаю, я сегодня свободен, если нет, я перезвоню… Очень хорошо, завтра в шесть в Тертл-Бэй… Хорошо… Хорошо… Очень хорошо, пока.
Я внутренне просиял, когда он упомянул меня как второго лейтенанта. Я почувствовал в этом легкое чувство нежности, хотя не был уверен, что Генри способен испытывать нежность к кому бы то ни было. Положив трубку, он сказал:
– Сон разрушен. Звонит на рассвете по поводу завтрашнего обеда. Но королеве следует повиноваться… Мне не нравится, что ты стоишь в темноте. Раздвинь занавески, будь так добр. Ты был бы великолепным дворецким или сквайром.
Я раздвинул занавески, и пыльный солнечный свет придал комнате с оранжевым ковром цитрусовый оттенок. Генри сел в постели.
– Я всегда даю им понять, что могу не прийти. Нельзя казаться чересчур доступным, иначе тебя не захотят.
– Похоже, миссис Кудлип очень вас хочет, – сказал я.
– Да, я полагаю, что Вивиан – мой лучший друг, но у нее слишком много придворных подхалимов. Я один из пятидесяти лизоблюдов в самом деле, и все может накрыться в любую минуту: меня просто выбросят. Конечно, имеются люди, которые пытаются разрушить нашу дружбу. Барри Барбараш всегда искал расположения Вивиан. Он надеется, что его посвятят навечно, словно розового рыцаря. Он убежденный педераст, но Вивиан любит, когда он крутится рядом, потому что он всегда представляет ее новым людям. Ей это нравится… Да, Барбараш хочет меня выжить. Он хочет борьбы. Если я уберусь с дороги, у него меньше шансов, что его выкинут из придворных пинком под зад. Но я – человек такой глубины, что могу предвидеть его наскоки.
– Кто такой розовый рыцарь? – спросил я.
– Рыцарь, который приносит розы. Или розенкавалер. Другими словами – сопровождающий. Эскорт.
Я вдруг понял истинную природу популярности Генри у женщин. Он был престарелый жиголо.
– Вы – эскорт? – спросил я.
– Да.
– Вам платят?
– Конечно нет. Только удовольствиями – бесплатная еда, хорошее шампанское и хороший оркестр. Нет ничего плохого в том, чтобы получать такие вещи, в особенности если нельзя их получить другим способом.
– Вы когда-нибудь платили за леди? – спросил я, думая, что такие вещи должны быть взаимными.
– Это работает не так! – закричал на меня Генри. Он был обеспокоен очевидной недостаточностью моих познаний, и для него это было очень раннее утро, но затем он остыл и проинструктировал меня. – Мы все что-то наследуем, – сказал он. – Я унаследовал ум. Они унаследовали деньги. Я унаследовал определенный шарм… и joie de vivre,[4] которую неплохо иметь. Я дарю им остроумие и беседу, а они дают мне еду. Это честный обмен.
– А как насчет их мужей?
– Мертвы. Все умерли. Женщины переживают мужчин, так что их больше, именно поэтому иногда так нужен дополнительный человек за столом. Это позволяет хорошо рассадить гостей. Мальчик-девочка, мальчик-девочка. Я – дополнительный человек.
– Существуют ли дополнительные женщины?
– В дополнительных женщинах нет нужды. Это вещь неслыханная.
– Почему эти богатые женщины нуждаются в эскорте?
– Чтобы показать, что они все еще могут получить мужчину. Отправляясь в поездку, также хорошо
