гардеробную звезды-гастролерши.
Я направился прямиком к его шкафу. Прежде чем открыть его, я заметил на полу квитанцию. Сборы все нарушили. Это была квитанция за превышение скорости в Нью-Джерси, датированная приблизительно тем временем, когда они с Гершоном охотились за автомобилем. Полицейский записал номер прав Генри, адрес и дату рождения. 23 марта 1920 года. Генри было почти семьдесят три года. Он был еще более потрясающим, чем когда-либо. Я положил квитанцию на кофейный столик, чтобы он смог найти ее, когда вернется домой. Положил ее текстом вниз, чтобы он не подумал, что я знаю его возраст.
Я открыл шкаф и под несколькими смятыми рубашками нашел альбом. Я сел на белую кушетку и начал смотреть фотографии. Там была дюжина черно-белых фото, которые, скорее всего, относились к годам, проведенным Генри в колледже, когда ему было двадцать лет.
На самой поразительной фотографии Генри сидел на велосипеде. Ему было приблизительно лет двадцать пять. На нем не было рубашки, только шорты. Он находился на грязной дороге на вершине утеса, похоже в Монте-Карло. Его тело было гибким и прекрасным, живот плоским, руки превосходной формы. Лицо чистое и привлекательное. Он не улыбался. У него было обычное для молодого человека того времени выражение меланхолии и романтики, как будто говорившее, что он всегда останется таким прекрасным.
Еще на трех-четырех цветных фотографиях Генри было за тридцать. Казалось, все они сделаны в один и тот же день. На первой Генри стоял перед французским замком. На нем были синий блейзер и плащ – абсолютно чистые. На следующих двух фотографиях он был запечатлен на вечеринке с коктейлями в окружении обаятельных, модных людей. Он все еще был хорош собой, но в его лице уже проглядывало выражение той восхитительной, но усталой отчужденности, которое стало теперь для него характерным.
За целую жизнь Генри сохранил очень мало фотографий. Альбом по большей части был пуст. В конце его была вложена старая черно-белая фотография актрисы. Очень красивой. Ее звали Констанс Сихьюзен. Она была одной из женщин, которых Генри упоминал как своих любовниц. Я гадал, действительно ли между ними был роман, или он прослушивал ее для одной из своих пьес и оставил себе фотографию, потому что Констанс была красавицей, а то, что они были вместе, было просто ложью, фантазией. Но если это было ложью, он сам в нее верил. Как и я когда мне было тринадцать: я вырезал тогда на дереве инициалы девочки, притворяясь, что у меня есть подружка, и потом, годы спустя глядя на них, счастливо улыбался, потому что на мгновение верил собственной лжи. Я изменил историю своей жизни, но вспомнил об этом много позже. Не делал ли Генри то же самое с фотографией этой женщины, не вспоминая правды? Я не знал, что думать о Генри и о любви.
Я вернулся к его фотографии на велосипеде. Он был безупречен. Я посмотрел на его неопрятную кровать, на измятые грязные простыни, сложенные в изголовье, пустые бутылки внизу. Я пытался заглянуть в прекрасные глаза молодого человека. Мы были почти одного возраста. Мне хотелось предостеречь его, и я немножко поплакал. Я плакал, потому что у этого мальчишки не было никакого представления о том, кем он станет, о том, что через пятьдесят лет он будет спать на грязной узкой кушетке в замаранной комнате.
Я плакал о том, что случилось с этим молодым человеком, и еще я плакал потому, что старик, которым он стал, покинул меня.
Глава 10
Она хотела меня
Я начал думать, что все женщины – это транссексуалы. Я не мог найти разницы. Это вызывало неудовлетворенность. Как-то я ехал в метро, направляясь к «Салли», – я чувствовал себя не в форме, чтобы вести машину, – и увидел юную испанскую девушку, сидящую на коленях у своего парня. Она была хорошенькая. Ей нравилось сидеть на коленях. Так что я решил, что она, должно быть, транссексуалка. Только я не мог поверить, что она так открыто ведет себя в метро. Будучи евреем, я был приучен к сдержанности, старался не привлекать внимания и не быть смешным. Ту же склонность я заметил в транссексуалах. Вне стен клуба они совершенно не стремились на первый план, они смешивались с толпой.
Девушка была похожа на испанскую девушку у «Салли»: джинсы, грубые ботинки, ворсистое пальто, сильно накрашенные красные губы – но, может быть, она была настоящей девушкой. Проблема заключалась в том, что я уже долгое время не видел настоящих девушек, сидящих у мужчин на коленях. Мне казалось, что только транссексуалы откровенно ведут себя с мужчинами. Я изучал молодую парочку. Именно парень убедил меня в том, что его подруга – настоящая девушка. Он был слишком свободен и естественен. Он был настоящим парнем, и она была настоящей девушкой. Я решил, что, может быть, в испанской общине старые роли все еще неизменны. Я позавидовал этим двоим. Они целовались. Я хотел быть ими обоими. Я хотел быть достаточно сильным, чтобы держать кого-то на коленях, и достаточно привлекательным, чтобы на них сидеть.
Обычно я смотрел в темное окно сабвея, как в зеркало. Мне было двадцать шесть лет. Я начинал лысеть и не выносил своей внешности. Мое лицо было искажено мукой, а костюм молодого джентльмена: вельветовые брюки, спортивная твидовая куртка и плащ – казался симуляцией респектабельности.
Из-за этой счастливой, жизнерадостной парочки я вошел к «Салли» полный жалости к себе. С тех пор как Генри уехал, я бывал в баре несколько вечеров в неделю, и по большей части это место приводило меня в хорошее расположение духа. Девушки были прекрасны. Их красота заставляла меня чувствовать себя живым. Но в тот вечер я понимал, что не сумею встряхнуться, не сумею избавиться от жалости к себе. Я присел у большого овального бара и заказал ром с колой. Поискал глазами мисс Пеппер, но ее не было. Бар был заполнен дымом и народом. Там была дюжина девушек и вполовину меньше мужчин. Девушки выглядели сексуальными, мужчины – пристыженными.
Ко мне приблизилась высокая блондинка в узком красном платье, которое открывало ее прекрасные груди и красивые ноги. Я уже видел ее здесь, но заговорили мы в первый раз.
– Как дела? – спросила она.
– Прекрасно, – ответил я. – Небольшая депрессия. – Иногда я позволял себе быть с девушками откровенным, может быть, надеялся, что одна из них сможет помочь мне. – Все хорошо.
Но на моем лице, должно быть, отразилась боль, и блондинка, не желавшая упустить шанс получить мои деньги, спросила:
– Из-за чего же у вас депрессия?
– Потому что я ненормальный.
– Почему это вы ненормальный?
– Потому что я здесь.
– Вы не чокнутый, – сказала она. – Бог создал вас таким. Вам нравятся Королевы. Ну и что? Разве Бог совершает ошибки? Я красива – разве он ошибся, создавая меня?
– Нет.
– Послушайте, Бог не делает ошибок… Ну так что, не отправиться ли нам на свидание? Я знаю, вам понравится мой большой член.
У многих Королев, как у этой блондинки, была своего рода религиозная философия. Они нуждались в ней, чтобы выжить. Весь мир был против них. Но девушка пыталась обратить меня в свою веру лишь для того, чтобы добраться до моих денег. Я, в общем, не возражал, но проделывалось это чересчур грубо. Мне нравилось, когда девушки вели себя женственно и не упоминали о пенисах. По мне было лучше совсем позабыть о пенисе и потом разыграть удивление и восхищение, если позже пришлось бы его увидеть. Я сказал блондинке:
– Не сегодня.
– Многое теряете. – Она одарила меня сладкой улыбкой в надежде завлечь как-нибудь в другой раз и, ухватив за промежность, слегка сжала ее. Все Королевы делали это. Потом она отошла.
Я почувствовал себя лучше. Я вернулся к своей жизни у «Салли». Допил коктейль, заказал еще один. И тут я узнал испанскую девушку, юную и чрезвычайно чувственную. На ней была рубашка, застегнутая очень низко, чтобы продемонстрировать прекрасные, мягкие на вид груди. Мне они казались совершенно настоящими. И сама она казалась настоящей – с безупречной кожей оливкового цвета и темными глазами. Ее каштановые волосы вились от природы и доходили до плеч. Из-за того, что я лысел, я часто переживал,
