посплетничать, в конце концов. Было бы таким облегчением поговорить об этом с кем-то. л почти пошел на это, но в последний миг остановил себя. Я не хотел шептаться у Генри за спиной. Я решил морально задавить Беллмана.
– Когда доходит до секса, я верю в свободу выбора. Свободу выбора в сексе и почтовом мошенничестве.
– Что такое почтовое мошенничество?
– Когда вы крадете почту или делаете незаконные вещи при помощи почты.
– Я думал, Генри украл мою почту.
– Он никогда бы такого не сделал, – сказал я.
– Почему она холодная?
– Он держал ее в безопасном месте – в холодильнике.
– Видите, очень оригинально.
У Беллмана был хороший английский, но он слишком напирал на слово «оригинальный». Я не знал, как выдворить его, так что продолжил беседу.
– Как я понял, вы женитесь, – сказал я.
– Да. Женюсь на Вирджинии в мае. Генри этого не одобряет, я знаю. Он считает, что я должен ему двадцать семь долларов за телефон. Это не так, но я сказал, что отдам ему деньги. Он не хочет их брать. Я все еще хочу, чтобы он был моим шафером. Он познакомил нас, и он был первым человеком, которого я встретил в этой стране.
– Вы просили об этом Генри?
– Нет. Я попрошу его, когда он вернется с каникул.
Это убило бы Генри. Если он скажет «нет», то оскорбит Вирджинию и ее родителей и попадет в ужасную переделку.
– Почему бы вам не попросить Гершона? – спросил я. – Разве он не добрый ваш друг?
– Нет, Генри в качестве шафера лучше. Вирджиния не хочет, чтобы Гершон приходил на свадьбу, из-за его внешности. Но я собираюсь сражаться за него. Мне нравится, как он выглядит. Он естественен. Мне придется надеть на свадьбу галстук, хотя я этого не хочу. Мы поженимся в клубе в Коннектикуте.
– Ну, в обществе приходится одеваться определенным образом, в особенности на свадьбу, – сказал я.
– Мне нет дела до общества. Но я знаю, что здесь, в Америке, об этом очень пекутся. Вы как Генри. Один раз он измерил мои ноги рулеткой, а потом вышел на улицу и купил серые фланелевые штаны в секонд-хенде. Он хотел взять меня на вечеринку, но только если я надену эти штаны. Я сказал: «Генри, я пойду с вами, но не надену эти штаны». Тогда он не взял меня на вечеринку.
Зазвонил телефон. Это Гершон звонил Беллману. Я протянул ему трубку. Он поговорил минутку, затем повесил ее.
– Мне пора, Гершон готовит обед, – сказал он. – Было приятно познакомиться. Гершон говорит, что вы милый человек.
У дверей я пожал Отто Беллману руку. На этот раз мне удалось сделать это как следует, припомнив наше первоначальное приветствие. Когда наши руки на мгновение встретились, я спросил как бы в шутку:
– Вы не брали пьесу, а?
Он убрал руку, и его зеленые глаза потемнели.
– Генри убедил вас в моей виновности. Не слушайте его. Он недооценивает меня. Однажды ночью он взялся читать мне пьесу, когда я пытался уснуть. Сон как рукой сняло, она была очень хороша. Я сказал: «Отдайте ее в театры, вы сможете заработать кучу денег». А он потерял пьесу и обвиняет меня. Я думаю, что он выбросил ее вместе с газетами. Он все время говорит о пьесе и о счете за телефон.
Я ничего не сказал, и Беллман поджал губы в испуге; я думаю, он надеялся, что мы сможем стать друзьями. На этом встреча закончилась. Я закрыл дверь. Я наполовину верил ему насчет «Генри и Мэри всегда опаздывают», но, как и Генри, предпочел думать, что Беллман ее украл. Таким образом, все еще оставалась надежда возвратить пьесу.
Я налил себе стакан красного вина и, так как Беллман подал мне эту мысль, уселся на кресло-трон Генри, чего раньше никогда не делал. Мне это понравилось. Я выпил три стакана вина, немного опьянел и попытался сделать лицо как у Генри. Рассеянное. Надменное. Потом закинул ногу за ногу, как это делал Генри. Я пил вино, словно король. Я наслаждался своей чашей с драгоценностями. Притворившись, что кто-то вроде меня находится рядом в комнате, я позвал эту персону: «Все вещи в мире любопытным образом неотрегулированны, – возможно, это из-за первородного греха… Значит, вот мы где. Так где мы?»
Затем я поставил запись Этель Мерман с песнями Кола Портера. Я танцевал с энтузиазмом. Двигался по оранжевому ковру. Вытягивал носки и скользил. Прыгал. Бросался на пол и вскакивал. Изгибался. Я танцевал, как Фред Астер, как Генри. Крутился до головокружения. И наконец остановился.
Посмотрел на себя в зеркало. Мое лицо пылало. Мне показалось, что я хорош собой.
Бюстгальтер возвращается
Танец что-то сделал со мной. Три недели после него дела шли хорошо. Я держался подальше от «Салли», навестил тетушку, много работал и прочитал до конца вторую книгу «Дон Кихота». Но затем случились новые неприятности с бюстгальтером.
Не желая того, Мэри меня отшила. Я избегал ее, испытывая в ее присутствии чувство унижения с тех пор, как случилась вся эта история с «Барбизоном» и шерри, но я выстоял и выжил. Затем в один прекрасный день я пошел отксерить письмо к одной из моих дам в центре природы в Нью-Мексико. Это было примерно через полчаса после перерыва на обед. Мэри сидела на краю своего стола и протягивала бюстгальтер молодой женщине из офиса, Пауле, которая также мне нравилась, но не столь болезненным, словно удар под дых, образом, как Мэри. У ног Мэри лежала сумка с покупками, на которой было написано «The Limited» – это был магазин женской одежды на углу Мэдисон и Шестьдесят четвертой улицы, всего в нескольких кварталах от офиса. Должно быть, она сбегала туда в обед. И вот теперь она протягивала Пауле тонкий, восхитительный черный бюстгальтер.
– Замечательный, – сказала Паула, пощупав материал и обе женщины посмотрели на меня смущенно и в то же время с превосходством. Я был мелким сквайром, который осмелился приблизиться к принцессе и ее служанке в то время, когда они говорят о сексе. Вульгарная служанка оскорбляет сквайра, потому что они принадлежат к одному классу.
– А как тебе, Луис? – шутя, спросила Паула. Это была крепкая пышногрудая брюнетка, которая любила на обед съесть хороший гамбургер. Ее и моя принцесса Мэри была в черных чулках, белой шелковой блузке и черной шерстяной юбке. Она улыбалась мне – у нее были красивые зубы, – правда, немного смущенно. Она знала, что это нехорошо, что после того, как она отвергла мое предложение выпить по стаканчику шерри в отеле «Барбизон», я вижу ее бюстгальтер.
– У меня был один такой, – ответил я Пауле. Это был момент торжества остроумия, недалеко ушедший от правды, и красотки весело рассмеялись над слабосильным сквайром.
Я повернулся к ксероксу, чтобы исполнить свои обязанности, и вдруг почувствовал прилив дикой сексуальной страсти. Я мог в момент преодолеть те несколько футов, которые отделяли меня от девиц, схватить обеих в свои объятия и взять их одновременно. Но не так, чтобы они потом возненавидели меня, а так, чтобы они испытали почтение к таким вещам, как женственность и мужественность. И все-таки это были лишь фантазии, поэтому я с силой нажал копку ксерокса, копируя письмо.
С корреспонденцией в лапах я, словно монстр желания, удалился к себе в кабинетик. Я думал о нежных маленьких грудях Мэри, которые будет поддерживать этот черный бюстгальтер. Я видел, как моя рука движется к ним; видел ее безупречные ключицы, шею, волосы, чувствовал запах ее волос…
Инцидент с бюстгальтером был еще хуже, чем тот инцидент, когда у нее поползли колготки. Однако слова «бюстгальтер» или его сокращения «бюст» было достаточно, чтобы завести меня. Сказать про себя «бюст Мэри» было подобно смерти. Один раз я посмотрел слово «бюстгальтер» в словаре и, прочитав: «Женское белье для поддержания груди», испытал возбуждение. Потом я посмотрел это же слово в другом словаре, просто чтобы восхититься другим определением.
В общем, увидев «бюст» Мэри, я до того дошел, что готов был пойти в туалет в «Барбизоне» и там
