фотографировали. Правда, я лично не знала этих журналистов, но не исключала, что это опять Виктория Семеновна подсуетилась – за сломанный стул. Мне-то все равно, я только развлекусь и стану более известной, а вот Сухоруков… Интересно, как он отреагирует на помолвку со мной?
– Пошли все вон отсюда, – сказал Иван Захарович. – Нам с Юлией нужно обсудить детали предстоящей свадьбы.
Я чуть не грохнулась со стула. Милиционеры заулыбались еще шире и пожелали нам жить долго и счастливо. Уши у Лопоухого стали сворачиваться в трубочки, остальные телохранители, только что вернувшие челюсти на места, опять их отвесили, но разбрелись по нишам, откуда вскорости стал доноситься рефрен из «океев». Метрдотель появился с шампанским и водкой.
Когда мы с Сухоруковым наконец остались вдвоем, он покачал головой и заметил:
– Ну ты и стерва. Я такой в жизни не встречал.
– Так нечего было всю редакцию с утра пораньше на уши ставить, – ответила я.
– Я к вам еще разок загляну как-нибудь, – пообещал Сухоруков с плотоядной улыбочкой. – Прихвачу с собой трех-четырех журналисточек. Не для себя. Для мальчиков. Видишь, сколько у меня мальчиков? Но вначале конкурс устрою для журналисточек. У плиты. Баба, во-первых, должна быть хозяйкой. А какая из журналистки хозяйка, если она все время носится, задравши хвост? Я когда твою стервозную рожу в телевизоре вижу, обычно думаю: что у нее в голове? Что еще этакое выкинет?
– Я вас не разочаровываю? – спросила я ангельским голосочком.
– Нет!!! – рявкнул Сухоруков. Телохранители на мгновение высунулись, но тут же исчезли, в очередной раз сказав «о’кей».
Однако, надо отдать ему должное, Иван Захарович быстро успокоился и продолжил:
– Ты, Юленька, как я понимаю, и в огне не горишь, и в воде не тонешь. Но ведь у вас в редакции и в холдинге есть и другие. Не такие прожженные стервы, как ты. Вот я и покажу твоим коллегам, что…
– Не надо, – перебила я его и сменила тему: – Так чего вы все-таки от меня хотите? Чтоб я попыталась до дедка с бабулей добраться и вам меда купить?
Сухоруков стал серьезным и попросил подробно рассказать, как я очутилась в том сарае. Мне что? Я рассказала.
– М-да, – медленно произнес он, когда я закончила. Затем признался, что просто глазам своим не поверил, когда утром прочел мою статью: наш еженедельник, в котором она была напечатана, сегодня случайно попался ему на глаза. Он решил пролистать его за утренним чаем. Пролистал.
– Иван Захарович, а почему вы лично прилетели в редакцию? – спросила я. Меня в самом деле ужасно интересовал этот вопрос – я ведь знала, кто такой Сизо. – Почему сами? У вас что, шестерок мало?
Сухоруков усмехнулся.
– Импульсивный я человек, Юля. Если мне чего-то захотелось, надо, чтобы было. Сразу – вынь да положь.
– Увидели статью – вынь да положь журналистку?
– Ну, в принципе… Я своим вначале велел в вашу редакцию позвонить. У вас моего парня послали. Хорошо, витиевато, со знанием дела – и русского языка. Тогда я сам позвонил. Меня тоже послали и сказали: координат не даем, в особенности банкирам и депутатам. Ну я и решил разгромить вашу редакцию к чертовой бабушке. Встряхнуться мне надо было, понимаешь? Я в Швейцарию летал только что, заскучал там. Мы и поехали с моими мальчиками. У тебя ведь, Юля, тоже энергия через край бьет? Носишься, как заведенная. По-моему, тебе в задницу пропеллер вставить – он крутиться будет. Должна меня понять.
– Но я ведь журналистка!
– А я чем только не занимался, – с ностальгической грустью в голосе сказал Иван Захарович. – Я ведь из всего могу деньги делать: из металлолома (я на нем и поднялся), кур заморских, машин, лекарств, воздуха… Решил банк свой заиметь – и заимел. Приятно, когда тебя все знают как банкира.
– А в депутаты чего полезли?
– Скучно. Я же уже все перепробовал. Решил в Думу пойти поразвлечься. Ну, подерешься там немного, о морду какую-нибудь известную руки почешешь – за народ, бабу какую-нибудь, которая в политику полезла, за волосы подергаешь – нечего бабам в политике делать, это мое твердое убеждение, потом закон какой-нибудь примешь. Опять же посмотришь, как кто-то мочу пьет на глазах у народных избранников. В театр ходить не надо. Но знаешь, в чем ошибся? В смысле почему не прошел? Надо было вначале свою партию создать. К следующим выборам сделаю.
«ПКПР – Партию конкретных пацанов России»? – хотелось спросить, но я сдержалась.
– А ты очень точно все описала, – заметил Иван Захарович, возвращаясь к статье. – Но тебе, красавица, не с чем сравнивать. А уж я где только не чалился…
Он достал из внутреннего кармана пиджака два конверта и пояснил, что один из них предназначается бабуле с дедулей за ласковое обращение с банкиром и в качестве оплаты за мед, какого он нигде и никогда не ел, а второй – мне.
– Мне-то за что?
– За услуги. И я хочу тебя попросить не упоминать Колобову, что мед для меня. Если спросит, конечно. Скажешь, что для себя. Я не должен нигде фигурировать. Когда мед достанешь – позвони мне, пожалуйста.
И Сухоруков протянул мне визитку, где золотом были выгравированы несколько телефонов.
– Вопрос можно? – посмотрела я на Ивана Захаровича, убирая визитку в сумочку.
– Валяй! – царственно разрешил он, засасывая очередную стопку водки. Шампанское так и стояло неоткрытым в ведерке со льдом: я не позволяю себе пить за рулем.
– Вы давали деньги на наркотики? Если да, то сколько? – спросила я и попала в точку.
Сухоруков поперхнулся водкой. Потом вылупился на меня.
– Ты что, считаешь, я тебе на эти вопросы отвечу?
– Почему бы и нет? Колобов отвечал.
Сухоруков тоже ответил себе под нос – такими выражениями, которые приличной девушке знать не положено. Из обеих соседних ниш тут же показались рожи. Сухоруков махнул рукой, чтоб убирались. Рожи сказали: «О’кей!», но убраться не успели.
– Иван Захарович не хочет приглашать на нашу свадьбу одного нашего общего знакомого, – пояснила я телохранителям.
После моих слов убрались быстрее, чем от мановения руки шефа. На этот раз никаких «океев» не послышалось. До «окея» было далеко.
– И сколько я дал, по словам Колобова? – прошипел Сухоруков.
– Все дело в том, что он мог говорить только за себя. Поэтому и спрашиваю. Ваш миллион был или больше? И вообще в целом было два миллиона? Или Александр Иванович указал неточную цифру?
– За него замуж ты случайно не собираешься? – спросил Сухоруков. – Он тебе предложений не делал?
– Только насильственные, правда, вы его в этом деле значительно переплюнули.
– Он делом взял. Я тебя пока ни в подвал, ни в сарай не сажал. Хотя, признаться, руки чешутся.
Иван Захарович хряпнул еще водочки, утер рот рукавом пиджачка тысячи за две «зеленых», ослабил на шее галстук баксов за пятьсот и устало посмотрел на меня.
– Ну и стерва же ты, Юля, – сказал он. – Кстати, мужика своего хочешь на свободе видеть?
– Это которого? – спросила я с невинным видом, хотя прекрасно поняла, что речь о Сереге.
– Не придуривайся. Значит, так. Серега твой утверждает, что денег у Колобова с собой в гостинице не было.
– Где это он утверждает?
– Ну неужели ты думаешь, что я до него в Крестах не добрался? Тоже мне стены. Но деньги у Колобова были. Когда он уезжал из Питера. И ты права: там было много моих. Три четверти. Я, конечно, человек не бедный, но полутора миллионами баксов бросаться не намерен. С какой стати? И тут главное даже не деньги.
– Репутация, – подсказала я.
– Вот-вот. Она самая. А ты, красавица, находилась в той гостинице как раз тогда, когда там должны были быть деньги.
