тебе глаза на реально существующие факты.
Я сказал: горбуны переносят чуму. Ты ужаснулся, сколько вокруг горбатых. Раньше ты не замечал их. И чем дольше ты мне будешь верить, тем чаще будешь замечать горбунов. В конце концов ты узнаешь, сколько увечных живёт у нас в городе. Ничего другого я не хотел.
CLXVI
— Я в ответе за каждый шаг каждого человека, — говорил отец.
— Но у тебя есть предатели и трусы, — возразили ему. — Что же, ты трусишь и предаёшь?
— Да, моей трусостью трусит трус. И моим предательством предаёт предатель.
— Как ты можешь предать сам себя?
— Факты я представил некой картиной, они не согласились с ней, картина моя, я за неё в ответе, я сделал её явью, а она убедила их в правоте моего врага. Значит, я сослужил службу своему врагу.
— А каким образом ты оказался трусом?
— Трусит тот, — отвечал отец, — кто отказывается идти вперёд, чувствуя, что беззащитен. Трус кричит: «Река уносит меня!» Смелый чувствует свои мускулы и плывёт.
Я называю трусом и предателем того, — заключил отец, — кто винит других за ошибки и жалуется, что враг слишком силён.
Никто не понял его.
— Как-никак, есть множество обстоятельств, и за них мы отвечать не можем… — сказали ему.
— Нет, таких не существует, — сказал отец.
Отец взял одного из гостей за руку и подвёл к окну:
— Скажи, что тебе напоминает это облако?
Гость долго присматривался.
— Спящего льва, — наконец сказал тот.
— Покажи его своим друзьям.
Друзья гостя полюбовались в окно на спящего льва, которого тот показал им.
Потом отец отвёл их всех в сторону и позвал к окну совсем другого человека.
— На что похоже это облако? — спросил он.
Гость долго всматривался в него.
— На улыбающееся лицо, — наконец сказал он.
— Покажи его своим друзьям.
И друзья увидели улыбающееся лицо, на которое показали им пальцем.
Затем отец собрал всех гостей вместе и предложил:
— Поговорите-ка об облаке, что висит за окном.
И гости ожесточённо заспорили: так очевидно для одних было улыбающееся лицо, а для других — спящий лев.
— Факты, — сказал отец гостям, — бесформенны, словно облако; вожатый, ваятель, мыслитель придаёт им форму. Формы все одинаково достоверны.
— Относительно облака мы с тобой согласны, — отвечали ему, — но относительно жизни… Утром на поле боя ты видишь, что войско твоё ничтожно по сравнению с армией противника. Разве в твоей власти изменить ход битвы?
— В моей, — отвечал отец. — Облако занимает пространство, события и факты — время. Если я озабочен, чтобы моя картина мира восторжествовала, я должен печься, чтобы время шло ей на пользу. Я не изменю того, что свершится к вечеру, но завтрашнее дерево вырастет из моего семечка. А оно уже существует, оно существует сегодня. Создавать не означает тотчас воспользоваться уловкой, которую тебе подбросил случай и благодаря которой ты победишь. У твоей победы не будет будущего. Созидание не морфий, что избавляет от боли, но не излечивает болезнь. Создать — значит сделать победу или выздоровление неизбежностью, как неизбежно тянется вверх дерево.
Но гости не понимали его.
— Логика событий…
Отец мой разъярился.
— Тупицы! — рявкнул он. — Холощёный скот! Историки! Логики! Критики! Вы похожи на трупных червей, вам никогда не понять, что такое жизнь!
Он повернулся к премьер-министру:
— Король, наш сосед, надумал объявить нам войну. Мы не готовы к ней. Создать, сотворить — вовсе не значит за один день собрать войско, которого нет. Надеяться на это — ребячество. Нужно создать в короле-соседе того, кто захотел бы нашей любви.
— Не в моей власти сделать это.
— Я знаю одну певицу, — продолжал отец. — Когда я устаю от тебя, я всегда думаю о ней. Как-то вечером она пела нам об отчаянии преданного и нищего влюблённого, что не смеет признаться в своей любви. Я видел: наш главнокомандующий плакал. Хотя он богат, спесив и насилует девиц без счёта. На десять минут она превратила его в робкого ангела, и он пережил все муки застенчивости.
— Я не умею петь, — ответил премьер-министр.
CLXVII
Затеяв спор, ты невольно огрубляешь человека. Например, народ сплочён вокруг своего короля. Король ведёт свой народ к цели, но тебе кажется, что она недостойна человека. И ты вступаешь в спор с королём.
Многих ты убедил в своей правоте, но они кормятся службой королю. И пока не появился ты со своей точкой зрения, у них была своя и с их точки зрения можно было любить короля или терпеть. Ты поднял их на самих себя, против хлеба для их детей.
Большинство из них последует за тобой, но с усилием, не чувствуя себя вправе посягать на короля, поскольку есть основания и любить его, и терпеть: ведь и в самом деле долг этих людей — кормить своё потомство, а когда колеблешься между одним долгом и другим, на сердце неспокойно. Когда человека одолевают сомнения, руки у него опускаются. Разъедаемый противоречиями, он садится и сидит, дожидаясь, когда же они минуют, так и умирает среди тех же противоречий. А если ты ещё и прибавишь противоречий своим согражданам, они с тоской будут ложиться вечером в свою постель и с отвращением вставать. (Воодушевляет освобождение от пут. Освободить человека — значит помочь ему себя выразить и принять. Значит научить его языку, который будет сродни замковому камню свода и откроет ему, что суть всех его разноречивых устремлений едина.)
Кое-кто не последует за тобой вовсе. Эти будут вынуждены оправдаться в собственных глазах, ибо обличаешь ты короля отнюдь не без оснований. Ты принудишь их найти другие основания, которые будут способны потягаться с твоими. Такие всегда найдутся, ибо рассудок ведёшь ты сам и ведёшь куда захочешь. Тебя ведёт только дух. И вот они всё определили, сформулировали и создали себе прочную броню из доводов, тебе теперь к ним не подобраться.
И короля, что и думать о тебе не думал, ты подвиг на действия. Он призвал сказителей, историков, логиков, учителей, казуистов и толкователей со всех концов своего царства. Тебя перетолковали, исказили и превратили в отвратительное чудовище, ибо что-что, а это всегда возможно. Обнародовали твою низость, потому что всегда возможно и это. И возникла ещё одна категория людей — прочитав о тебе, они не знали, что и думать, но, будучи людьми добросовестными, порядочными, они поверили портрету, созданному логиками, портрету, на который ты напросился. Их затошнило от отвращения, и они сплотились вокруг короля. Король вновь обрёл для них достоинство истины.
