Что-то большое, доброе и ласковое присутствовало с нами в тот вечер… В ту ночь… И мне, как когда-то царю Шахрияру, вдруг захотелось, чтобы все последующие ночи были такими же сказочными. Чтобы они были такими же добрыми и тёплыми у всех. У всех… У всех людей мира, у всех моих братьев и сестёр. Ведь тогда, под звуки гитары и под нежный тембр красивых голосов, мне вдруг стало ясно, что все мы — братья и сёстры, все мы — суть одно…
Помню, как молодая девушка, сидевшая рядом, положила свою голову на моё плечо. Я тогда слегка повернулся и посмотрел на нее. Я не знал ее лично, но переполненное цветами сердце вполне приняло этот ее простой глубоко человеческий поступок. Потому что глубоко по человечески нельзя иначе… Она улыбалась, она повернулась ко мне и улыбалась мне. В её глазах я видел ласковую теплую Родину… И я улыбнулся. Я улыбался ей, желая согреть ее так же тотально. Мы улыбались и долго смотрели друг другу в глаза. От того, что мы делали, у обоих кружилась голова… Она была так прекрасна, в ее взгляде было столько ласки, что мне захотелось ее поцеловать. Но я не смел даже думать про это, потому что рядом с девушкой сидели ее дочь и тот, от кого она ее родила… Так что, по всем правилам, мне нельзя было ее целовать… Тогда, будто бы желая подчеркнуть абсурдность всех этих происков так называемой «морали», она очень нежно… поцеловала меня сама. Она придвинулась, обвила меня руками и нежно целовала, так что я не смог сдержаться и ответил…
В лицах людей, в их глазах и улыбке
Видишь награду свою.
В душах читаешь, не сделав ошибки:
«Я счастлив!», «Я рад!», «Я люблю!»…
Наверное, прошла вечность, прежде чем мы остановились. Я был, будто пьяный… Ее нежность, ее поцелуй были опьяняющие, в глазах потемнело, во всем теле разлилось приятное тепло…
Она взяла меня за руку и встала.
— Пойдем, — сказала она, непринужденно увлекая меня за руку.
— Куда? — спросил я.
— Я хочу от тебя мальчика. Пойдем, Максим.
Песня закончилась, все смотрели на нас. Оторопев, я не знал, что предпринять… Просто не укладывалось в голове — здесь же ее муж и дочь! Все смешалось — нежность, желание, возникший вдруг страх — все это сумбурно одолевало… Не представляя, как реагировать, я встал, освободился от ее руки, повернулся, и пошел прочь от нее и костра — подальше в чащу…
Эта девушка вместе с Леной догнали меня, когда я пытался перелезть через большое поваленное дерево.
— Почему ты ушел, Максим? — спросили меня они.
— Глупо как-то получилось… Да, в принципе, что я мог поделать? Никто бы на моем месте не выдержал…
— Выдержал что? Почему надо было что-то выдерживать? — улыбаясь, вежливо поинтересовалась девушка.
— Господи… Неужели ты не понимаешь? Там же твои муж и дочь.
— Муж?… Ах, вон оно что… Да-да, я же совсем забыла… Эти ваши дикие представления о совместной жизни, которую вы называете браком…
— Чего?
— Прости, ничего. Только у меня нет мужа.
— Как нет? А отец твоей дочери? Вы разведены?
Было сумеречно, но я заметил, что она улыбается.
— Мы никогда не были мужем и женой, просто он отец девочки, которую, кстати, ни он, ни я своею не считаем…
— Это я и хотела тебе показать, Максим. — сказала Лена. — Видишь, здесь все совсем по- другому.
— То есть, как?
— Понимаешь, в Благодати между людьми сохранились самые чистые, самые первозданные отношения. Тебе, наверное, будет очень трудно это понять…
— Но если хочешь, я могу объяснить, — вставила девушка.
— Хочу. Давай, объясняй.
— Ты спрашивал у моей сестры, что такое Любовь? Вот, смотри — она здесь везде — и в светлячках, и в закатном пении птиц, и в шелесте листьев от ночного холодка. И люди здесь никогда этому не учились — мы всегда это знали. Здесь отношения естественны — они произошли из вечно юной первозданной Природы и никогда ничем не искажались. Мы всегда знали, что настоящая Любовь не нацелена на то, чтобы владеть другим. Любовь никогда не владеет, и Любовью нельзя владеть. Настоящая Любовь всегда готова предоставить абсолютную свободу, потому что Любовь и Свобода на самом деле неразделимы. Если тебя кто-то любит по настоящему, он всегда будет рад твоему счастью, каким бы оно ни было. Он не станет мучиться и ревновать, если ты отдашься понравившемуся тебе человеку… Неужели Любовь будет мучиться и ревновать? Мучается и ревнует чувство собственности, Максим… Ваши загсы, ваши бракосочетания, ваши семьи и так называемая родительская любовь к детям — все это происходит из чувства собственности. Вы просто хотите удержать любовь этими росписями, этими свадьбами, этими правилами, которые вы объясняете своим детям, полагая, что они их защитят. Защитят от чего, Максим? От Жизни, от боли? Сами того не подозревая вы постарались защитить и их и себя от самой великой Любви. Теперь и вы и они в безопасности, но я вижу эту безопасность, как клетку. Клетка, созданная таким образом в твоей душе будет и мучаться, и ревновать, и изводить тебя мыслями о потере. Любовь же будет только рада, что твоей возлюбленной и тому другому, с кем она ушла, хорошо. И никогда Любовь не испытает сожаления. И если тебе хочется, здесь ты можешь остаться с понравившейся тебе девушкой, или уйти к другой, или уйти, а потом опять вернуться, или не возвращаться никогда, или любить сразу нескольких — все это не причинит никому страданий. У моего отца было много возлюбленных — я рождена от одной женщины, Ната — от другой, Светлена — от третьей. И все эти мамы рожали не только от моего отца — у них были другие мужчины, и на свет появлялись совершенно разные дети. И на самом деле здесь вообще никто не придает абсолютно никакого значения тому, где чей отец, где чья дочь, где чей сын, где чья жена… Здесь нельзя сказать о человеке: «Он мой». Здесь никто ни чей — все свободны, и могут делать, что только пожелают…
— Подожди, это же какая-то вакханалия!
— Максим, самая что ни на есть вакханалия — это ваши браки. Брак создан чувством страха — в самом деле, что еще может заставить людей закреплять законом и социальными условностями возникшее между ними чувство — только страх его потерять… Любовь дика и непредсказуема, как дик и непредсказуем мой родной лес, и Любовь всегда новая, как нов и не похож на все предыдущие каждый следующий восход прекрасного Солнца, и любовь вольна, как ветер моих величественных гор. Но те люди, которые живут за горами, они поступают как-то странно. Боясь, что этот чудесный ветер уйдет, они закрывают все двери и окна, затыкают все щели, куда он мог бы убежать. Это их мера безопасности, это их стремление удержать неудержимое в рамках, это называется браком. Но теперь, когда все двери и окна закрыты — чудесного и живого ветра больше нет. Есть только мертвый воздух… Посмотри на лица мужей и жен — они нашли безопасность, и теперь все у них, как в учетной книге, и, если что, ваши мораль и закон придут на помощь, чтобы эта безопасная клетка существовала и дальше. Но теперь потеряно все очарование, вся романтика, вся поэзия; муж больше не напишет своей жене вдохновенные стихи, его сердце больше не скажет трепещущих слов, потому что сердце порабощенного молчит. Теперь они мертвы и живут только прошлым. Ничего нового в их жизни уже не будет… Кладбищенский склеп — вот что такое ваши представления о верности, браке, семье. И священники были счастливы это позволить, более того, они сами это изобрели.
— Зачем?
— О, то что они сделали, это просто шедевр. Их отца Люцифера в Священных Текстах называли самым прекрасным, самым мудрым Сыном Бога. Только он мог создать такое, только он. Они создали вашу
