же идут — им тем более нельзя отступать, ведь их больше.
Казалось бы — обычная ситуация, назревает обычная драка, каких много на свете. Казалось бы — ребята просто развлекаются, просто тешатся — ну чего не бывает по молодости? Но так казалось раньше. Теперь же со мной происходят невероятные вещи… Чувствую, что люблю людей, которых вижу. Несмотря на то, что вижу их впервые. Люблю, люблю очень сильно — как родных, и ничего не могу с этим поделать… Господи, да что же это происходит со мной!…
Наполненный любовью, я смотрю, как мои любимые люди бьют друг друга. Вижу, как черствеют в судорогах тьмы сердца моих любимых, и эти раны кажутся более страшными, чем физические побои, которые дерущиеся наносят друг другу…
Один студент лежит на земле, другой убежал. Двух остальных, оказавших упорное сопротивление, особенно яростно добивают их родные братья. Я вижу, как одного человека бьют по лицу — в нос, в челюсть, не замечая, что лицо давно уже превратилось в кровавую массу. Второго избивают ногами. Но они — эти двое, которых бьют, — в том-то и весь ужас — они не безразличны мне. Чувство такое, что у меня на глазах избивают моих детей или родителей. Сердце чётко ощущает жестокие страдания, испытываемые моими любимыми… Что это со мной? Неужели я плачу? Моргаю…
Моргаю, и новые страшные картины человеческой глупости бегут перед глазами. Картины ещё более ужасные, чем прежде. Сейчас я вижу жестокие войны, множество убийств, великую громаду страданий. Чёрное страдание мрачной лентой эпизодов проносится в сознании. Каждый эпизод бесчеловечен и сменяется ещё более бесчеловечным, звериным. Они словно расставлены по ступеням лестницы, невыносимой для сердца. Последняя из ступеней, которую я смог выдержать лишь наполовину — описывать ли её?…
Видение начинается достаточно спокойно. Зловеще спокойно. Вижу группу людей в камуфляжной форме. Они вооружены — очень много инструмента, приносящего боль и смерть. Но всей боли, что сотворили они, им мало. Они жаждут ещё. Вокруг красивая природа, но они не видят. Их окружают пустынные, но величественные горы, красные цветы под ногами радуют глаза, но не их глаза. Они увлечены другим. Я вижу, как из-за камней выводят нескольких человек. Руки последних крепко связаны — чувствую, верёвки и проволока вгрызлись в кожу до крови. Моё невидимое сердце ощущает, какие глубокие, какие обширные страдания испытывает каждый из связанных — все они знают, что сейчас их будут казнить. Они волнуются, они боятся. Один из них вспоминает детей и жену, другой плачёт — он вспомнил маму. Третий, измученный постоянными пытками и побоями — ему сейчас, может быть, легче, чем другим. Ему больше всего хочется умереть сейчас, потому, что он потерял веру в жизнь…
Пленные ещё не знают, какую зловещую смерть им приготовили. Им хотят отпилить головы. Заживо. Я вижу в руках одного из вооруженных людей пилу. Обычную ножовку… Нет, этого я не вынесу.
«Люди! Или вы забыли, кто вы? Неужели вы забыли, что вы прежде всего — люди! Сколько же ещё вы так озверело будете мучить друг друга? Люди-и-и!!!» — я кричу, моё сердце кричит, оно содрогается от рыданий, оно плачет так, как до этого никогда не плакало.
Меня услышали. Меня услышал один из пленных — тот, который плакал. Он совсем ещё ребенок — даже усы не растут, как следует. Он вдруг поднимает голову, смотрит на небо и начинает улыбаться, хотя в глазах всё ещё стоят слёзы. Я вижу эти человеческие глаза. Они до сих пор снятся мне…
Душманы собираются заснять казнь на видеопленку. Один из них, стоя перед объективом камеры, на арабском языке рассказывает, что он намерен делать. Он вертит перед объективом этой ужасной пилой. Пленный солдат, тот, кто думал о детях, замечает пилу. Вижу, как его глаза широко раскрываются — он осознает только сейчас, куда его привели. И некоторое время стоит неподвижно, даже не дыша. Тот же юный пленник всё смотрит в небо, всё улыбается… Нельзя, чтобы он перестал улыбаться… Но что же делать? Как помочь?
Один из бандитов замечает улыбающегося солдата. Он подходит к пленному и на ломанном русском языке еле выговаривает:
«Вот с тебя мы и начнём».
Двое других берут солдата за локти связанных рук, думая, что он будет сопротивляться. Но он не сопротивляется…Дальнейшее описывать не буду. Слишком жестоко. И очень больно, поверьте, жутко больно это вспоминать…
Я как будто просыпаюсь всё в том же месте — у двери старинного сруба. Очнувшись, я замечаю, что безудержно плачу, сидя и положа голову на грудь красавице Лене. Она, сидя на коленях рядом со мной, придерживает мою голову одной рукой, другой же ласково гладит мои волосы. Она тепло шепчет мне:
— Не надо. Успокойся, Максим.
— Лена, — я пытаюсь внятно говорить, но разговор получается только сквозь всхлипы плача. — Лена… Там… т-там…
— Я это уже видела, Максим. Такие картины иногда посещают нас, стоит только закрыть глаза… Поэтому я знаю, — она отвечает, а мне неожиданно вспоминается седая прядь в её волосах… Белая, как снег, прядь…
— Ты видела? — переспрашиваю я.
— Да, Максим. Я знаю, как это больно… Это больно только до тех пор, пока воспринимаешь увиденное через понятия о добре и зле, на которых вы воспитаны. Вы не знаете, как воспринимать иначе, потому что это внедрено в ваш геном, это сформировано в вас, как нейрохимические цепочки ваших стандартных реакций на действительность, этим пропитано ваше подсознание… Между тем такое восприятие — это иллюзия. Добра и зла нет. Плохого и хорошего нет. Понимаешь, это иллюзия ваших чувств. Ничего плохого в увиденных тобою картинах не было. Ничего плохого не случилось ни с теми солдатами, ни с подростками, ни с детенышами морских котиков. В это трудно поверить, и тем более мне это трудно объяснить, но я уверяю тебя — с ними ничего не случилось… Потому что все вокруг есть Любовь. Помнишь, Иисус говорил, что Бог — это Любовь? Бог бесконечен, Он везде… Это значит, что все вокруг тебя — это Бог, все, что ты видишь — это Любовь… То, что ты видел, это была Любовь, самая сильная Любовь во Вселенной… Ты видел Любовь, а тебя трясет и ты плачешь. Ты просто не понимаешь, ты не видишь истинной картины. Ты не веришь, что все вокруг — Любовь, ты веришь в смерть, в то, что тебе что-то угрожает. Это очень ограниченное понимание жизни, Максим, но именно так вы и живете там… Пойми — это только созданная Люцифером компьютерная игра — игра, и не больше. Просто вы там совершенно забыли, что когда-то захотели в нее сыграть, не сидя перед экраном с джойстиком в руке, а в качестве самих героев игры — вы захотели попасть за экран и посмотреть — каково это — быть там? И на самом деле каждый из вас проживает тот опыт, который он страстно хотел прожить. Даже тот солдат внутренне всегда хотел пережить то, что с ним случилось. Все они хотели это пережить. И на самом деле никто из них не умер — все они, как и прежде,
Постепенно я успокаиваюсь. Плач и рыдания проходят. Лена всё ещё гладит меня, придерживая мою голову. Слышу спокойное и размеренное дыхание девочки. Ощущаю благовонный аромат, исходящий от её тела. Сам же я вспотел.
— Когда ты свободен от добра и зла, ты можешь помочь другим превзойти это ограниченное понимание. Оно было необходимым, но сейчас его время истекло. Пришло время выйти из этой Программы. Это очень просто, это то, что Иисус называл «не от мира сего»… Вот, смотри… В вашем обществе об этом мало что известно. Но я покажу, и ты поймешь. — Ласково прижав мою голову к своей груди, она продолжает: — Закрой глаза и расслабься… Вот так… А теперь прислушайся. Прислушайся, Максим.
От её объятий мне становится легко и тепло. Я почти полностью успокаиваюсь, чувствуя защищённость и абсолютную безопасность. Меня успокаивает биение её сердца. Я улавливаю мягкий и размеренный пульс, я вслушиваюсь в него, и мне становится всё лучше…
Вижу паперть кладбища. Ночь, темно и поначалу едва удаётся разглядеть маленькую детскую фигурку, обнявшую крест с надгробием. Это маленький мальчик. Неизвестно откуда, но я узнаю, что во время терракта взорвалось СВУ, и у мальчика погибла мама. Он оказался в приюте. Там ему очень плохо. И
