Россатти?
— Это правда…
Опустив голову, плутовка добавила шепотом:
— Мне очень стыдно, дон Изидоро…
— В самом деле? Лгунья! Гадкая лгунья! Я сам был там, когда Россатти набросился на Эузебио, как дикий зверь!
— Вы вероятно, ошибаетесь, синьор.
Вне себя, нотариус поднял руку, чтобы ударить девушку, но Маттео вовремя удержал его.
— Прошу вас, синьор…
Ворча, бормоча угрозы и оскорбления, мэтр Агостини уступил место полицейскому, который предпочел разговаривать с матерью.
— Синьора, мы совершенно точно знаем, что ваша дочь говорит неправду. Но меня интересует, почему она это делает, какие у нее на то причины. Убедите ее рассказать нам все как было, в противном случае, даю слово, я немедленно ее арестую за пособничество в убийстве Эузебио Таламани и увезу в Милан. Если, напротив, она откажется от своих заявлений, то я приму во внимание ее возраст и постараюсь забыть о ее поведении, наказуемом обычно несколькими месяцами тюрьмы и таким штрафом, который полностью разорит вас обеих.
Синьора Габриелли с испуганным видом всплеснула руками.
— Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных! Боже мой, разве я заслужила, чтобы у меня была такая дочь, скажите сами, дон Изидоро? Разве я это заслужила?
Нотариус повернулся к ней спиной, чтобы показать, что ее сетования только сердят его, но не вызывают ни малейшей жалости. Видя, что ее мольбы не производят впечатления, вдова обратилась к дочери:
— Тереза… Твоя старая мама взывает к тебе… Если ты солгала, признайся этим господам…
— Я не солгала.
Чекотти подошел к ней.
— Прекрасно, раз она не хочет образумиться, я увожу ее. Пойдите с ней, синьора, и помогите ей уложить вещи. Мы уезжаем в Милан.
Тут синьора Габриелли испустила душераздирающий вопль, который, казалось, потряс Терезу. Она поглядела на мать, потом на своих мучителей и наконец призналась:
— Успокойся, мама… Это верно, я обманула их.
Инспектор и нотариус облегченно вздохнули. Чекотти радостно подумал: на этот раз ему удастся надеть наручники на Амедео Россатти. Нельзя сказать, чтобы он испытывал личную неприязнь к парню, но ведь это из-за него в Фолиньяцаро насмехались над ним, а значит, и над всей миланской полицией. Синьора Габриелли смотрела на свою дочь во все глаза:
— Так ты не была с Амедео в тот вечер?
— Нет.
— А где ты была?
— С Кристофоро…
— С Кристофоро Гамба, сыном кузнеца?
— Ну, конечно, у нас ведь нет другого Кристофоро!
— Несчастная! Он способен переломить тебя пополам, сжав в своих объятиях, и даже не заметить этого!
Повернувшись к Маттео, она пояснила:
— Он сам не понимает, как он силен, этот Кристофоро!
— Синьора, меня не интересуют отношения вашей дочери с этим геркулесом. Единственное, что я хочу знать, это почему ваша Тереза разыграла перед нами такую комедию. Пусть сама скажет, кто ее подбил на это.
— Никто.
— Вы думаете, что я могу поверить, будто вы сочинили всю эту историю только для того, чтобы мне досадить?
— Нет.
— Тогда зачем вы это сделали?
— Чтобы защитить одну особу.
— Кого?
— Я этого не могу сказать…
— Опять! Берегитесь! Мое терпение на исходе!
Мать тоже стала настаивать:
— Теперь уж говори, Тереза! Раз начала, надо закончить!
— Но ведь я обещала!
— Подумаешь, какое дело, обещала! Этот синьор представляет закон, он имеет право освободить тебя от твоего обещания.
Тереза поколебалась еще с минуту, потом, не в силах больше сопротивляться, прошептала:
— Я обещала это Сабине.
Ничего не понимая, они посмотрели друг на друга. Синьора Габриелли выразила общее недоумение, спросив:
— Какой Сабине? Дочери сыровара Замарано?
— Да.
— Какое она имеет отношение к Амедео?
— Они встречаются.
— Что ты болтаешь? Ведь она практически помолвлена с каменщиком Зефферино!
— Вот в том-то и дело.
— Что ты хочешь этим сказать? Ты сердишь меня, Тереза, и если не объяснишь, что ты имеешь в виду, то очень скоро схлопочешь пощечину!
— Сабина любит Амедео… Я не знаю, любит ли он ее. Во всяком случае, мы с ней ждали его у выхода из кафе, и она ушла вместе с ним, а я встретилась с Кристофоро… Когда случилась эта история, Сабина уговорила меня сказать, что с Амедео была я… из-за Зефферино, понимаешь?
— И ты согласилась?
— Сабина моя подруга, мама.
Явно растроганная, синьора Габриелли подошла к дочери, обняла ее, прижала к своей груди и горячо поцеловала. Потом, отстранившись, чтобы лучше ее видеть, она заверила ее дрожащим от волнения голосом:
— Тереза, ты святая, это твоя мама тебе говорит!
Нотариус завопил:
— Как же! Святая! Отъявленная лгунья, вот она кто! Синьора Габриелли мигом преобразилась в мегеру и набросилась на дона Изидоро.
— Вы оскорбляете мое дитя, а сами неспособны уследить за вашей недотрогой, которая гуляет со всеми парнями подряд!
— Моя дочь гуляет с… О, синьора, возьмите назад эти слова, или я не ручаюсь за себя!
— Попробуйте только ударить меня в присутствии инспектора, если посмеете!
Тереза, чтобы дополнить картину, схватила нож, которым она очищала помидоры, и бросилась, подняв его, на синьора Агостини, пища:
— Только прикоснитесь к моей матери!
Чекотти, считавший, что в Фолиньяцаро и одного трупа достаточно, вмешался:
— Перестаньте! Вы все теряете разум!
Нотариус запротестовал:
— Да разве вы не понимаете, что эта новая история рассчитана на то, чтобы вы поверили, будто Амедео не мог встретить Таламани?
— Спокойно! Если синьорина опять пытается меня одурачить, то она за это поплатится! Это ваше
