ее детей? Какой позор! Я злился на себя за то, что не ударил этого негодяя! Я стал опять запихивать свои вещи в чемоданы, но теперь уже с такой злостью, из-за которой делал это еще более неловко, чем обычно.
Никто не понял причины моего отвратительного настроения. Консепсьон не проронила ни слова, а Ламорилльйо и Луис старались говорить о чем угодно, но только не о смерти Гарсиа. Чтобы их не расстраивать, я ничего не сказал друзьям о гипотезах Марвина.
Мы расстались, как это и было договорено, в Мадриде. Назавтра я должен был приехать в Альсиру. При прощании Луис после минутных колебаний спросил:
– А что мы сделаем для Гарсиа?
– Я сам этим займусь.
Его эгоизм это устраивало, и он, улыбаясь, простился со мной.
Я всегда недолюбливал квартал Шамартин, но в это утро он был мне еще отвратительнее, чем обычно. Меня мучили угрызения совести, и чем ближе я подходил к дому Гарсиа, тем тяжелей становились мои ноги. Я опасался сцены, от которой меня никто не мог избавить, и ругательств, которые придется услышать в свой адрес. Я был злым гением этой бедной семьи, которая без меня, без моего вмешательства, жила бы еще в надежде на лучшее будущее, надежде, неистребимой у нас, испанцев. Дорога к дому Гарсиа, которую я прежде столько разыскивал и которая казалась мне такой трудной в первый раз, сейчас стала удивительно короткой и простой. Мне казалось, что я ее почти пробежал. На самом же деле, я едва переставлял ноги. Но все имеет свой конец, и вот я оказался у двери Гарсиа. Я подождал немного, прежде чем постучать, но когда уже поднял руку, дверь вдруг открылась сама и показалась Кармен Гарсиа, одетая во все черное.
– Входите, сеньор… я ждала вас. Я видела, как вы шли… Вы не решались…
– Простите меня, сеньора, ведь если бы не я…
– Нет, сеньор, ни вы, ни он, ни я, никто не виноват. Все мы в руках Божьих, и ничто не происходит без Его Воли. Я знаю, что вы пришли к нам как друг. Мы приняли ваше предложение только для того, чтобы купить маленький домик… Я куплю его на деньги от страховки, но Хорхе уже не будет в нем. Уверена,- он на вас не в обиде за случившееся. Не первый тореро умирает на арене, правда, всегда считаешь, что гибнут только другие, и вдруг, однажды… Хорхе будет рад видеть оттуда, где он сейчас, что я куплю домик, и что его дети, возможно, будут в нем счастливы.
Она спросила, что необходимо сделать для того, чтобы получить три тысячи песет, и я не решился сказать ей о возможной задержке их выплаты. Когда разговор о формальностях подошел к концу, она подняла на меня красные заплаканные глаза:
– Сеньор… я не решалась читать газеты… Вы были там, когда это случилось?
– Да.
– Он долго мучился?
– Он сразу же умер.
– Правда?
– Клянусь Христом!
– Я верю вам, мне легче. Сеньор, вы должны рассказать мне, как произошло это несчастье, чтобы я затем могла передать это детям.
Для нее, а еще больше для детей, я сочинил образ бандерильеро, с честью погибшего на арене. Он получился таким, каким она знала его еще до замужества. Я говорил о представительности и грациозности Хорхе, о его успехе перед публикой, о храбрости погибшего и о том, что именно эта храбрость стала причиной его смерти. Для этой женщины, которая думала не о мертвом, а о живом муже, о муже, который для нее всегда останется живым,- я нарисовал летопись его триумфальных выступлений. У нее на лице появилась улыбка, а взгляд затерялся в потерянном прошлом. Она стала еще красивей от воспоминаний, в которых уже невозможно было отделить вымышленное от настоящего. Я говорил ей то, что она хотела услышать. До последнего дыхания она будет хранить созданный мной образ Хорхе, и это в какой-то степени оправдывало мою ложь.
Когда я уже собирался уходить, она удержала меня за руку:
– Сеньор… вы любили Хорхе, правда?
– Я его очень любил, сеньора.
– Тогда я хотела бы вам подарить одну старую фотографию.
Это портрет Хорхе. На нем он был таким, каким я его знал по совместным с Луисом выступлениям: молодой, еще без следов трудной жизни. Я положил фотографию в карман и вышел из этого дома, где я оставил женщину, которая отныне будет жить воспоминаниями…
Когда я отошел достаточно далеко, я еще раз достал фотографию из кармана, чтобы посмотреть на Хорхе. Я уже знал, что этот неподвижный взгляд навсегда останется со мной и будет преследовать меня до тех пор, пока я не узнаю, кто его настоящий убийца. Он, Мервин и я знали, что это был не бык.
Находясь под тяжелым впечатлением, я зашел в страховую компанию, где мне необходимо было встретить дона Фелипе. Он разыграл удивление, увидев меня:
– Дон Эстебан! Я удивлен… Помнится, вы говорили, что один мой вид вам отвратителен?
– Я только что от Гарсиа…
– И как там?
– Нужно как можно скорей выплатить им страховку.
– Вы думаете, что вы говорите!
– Хотите, я попрошу у дона Амадео гарантий под эту сумму до окончания вашего расследования? Уверен, что он согласится. В противном случае я верну ему весь мой заработок.
Он немного помолчал, словно колебаясь, а затем сказал:
– Завтра мы все выплатим вдове Гарсиа.
Я подал ему руку.
– Спасибо, дон Фелипе… Я этого не забуду.
– Извините, дон Эстебан, я понимаю, что рискую опять вас рассердить, но я не могу пожать вам руку.
Пламя гнева вспыхнуло на моих щеках.
– Почему же, обьясните, пор фавор[66]?
– Будет нечестно с моей стороны пожимать руку человеку, которого завтра, возможно, я отправлю в тюрьму.
Наступило такое глубокое молчание, что было слышно, как закрылась дверь, по крайней мере, двумя этажами ниже нас. Я с трудом подавил желание вцепиться ему в горло и хриплым голосом сказал:
– Я стараюсь… уловить ход ваших мыслей, но это трудно, очень трудно! Я много думал о нашем последнем разговоре в Сантадере. Мне кажется, что вы правы. Кто-то убил Хорхе… Зачем? Я об этом ничего не знаю… Возможно, что-то прояснится, если удастся найти того, кто финансировал статьи против нас…
Он кивнул, не прерывая меня, и я продолжил:
– Если бы вы знали, что такое квадрилья, то не стали бы меня подозревать, дон Фелипе… Мы работали вместе с Хорхе долгие годы…
– Иногда люди убивают друг друга после многих лет совместной жизни.
– Возможно, но вы не знаете психологии квадрильи, где все зависят друг от друга… Вы обо всем знаете только снаружи. Чтобы понять это, нужно самому выйти на арену!
– Конечно, дон Эстебан, конечно, но, как я вам уже говорил, я был детективом в уголовной полиции и там понял, что от человека можно ожидать, чего угодно, слышите, чего угодно! Брат убивает брата, друг предает друга, сын убивает мать, дочь становится убийцей отца. Когда верх берут страсти, не существует
