– Спасаться, я уже говорил.
– Вот это на вас не похоже, амиго.
– Люди меняются с возрастом… Вообще же, дон Фелипе, я боюсь не столько смерти, сколько смерти от ее руки.
– Но ведь она вас любила?
– Меня любила другая, от которой осталась только внешность.
– Куда же вы поедете?
– К себе в Триану. Хотя, у меня нет иллюзий. Она найдет меня и там.
– А вы не можете спрятаться в другом месте?
– Нет. Я чувствую себя хорошо только там, и потом, дон Фелипе, я все-таки сказал вам неправду… Я не боюсь умереть от ее руки, лишь бы не здесь, а только там, где прошли годы нашей любви.
– Во всяком случае, дон Эстебан, я постараюсь не позволить ей совершить задуманное, можете на меня рассчитывать.
Выйдя из гостиницы по направлению к вокзалу, я встретил Консепсьон.
– Куда ты пропал? Ты… ты уезжаешь?
– Я возвращаюсь к себе, в Триану.
– Ты покидаешь Луиса? Ты и меня покидаешь?
– Я не хочу умереть здесь.
– Умереть? Почему умереть?
– Потому, что я последний из квадрильи, выступавшей в тот день, когда погиб Пакито.
Она пристально посмотрела на меня и медленно сказала:
– Значит, ты все понял?
– Да, все понял, Консепсьон… Я еду в Триану и буду там тебя ждать.
– Ждать? Зачем?
– Чтобы умереть.
ЭПИЛОГ
30 сентября.
Я продолжаю свои записи после месячного перерыва. Завтра я выхожу из больницы, а сейчас мне приходится делать над собой усилия, чтобы вернуться к событиям той ужасной ночи, когда страх и смерть были моими спутниками. За моими окнами забрезжил рассвет, когда в своем рассказе я поставил точку. Мне хотелось, чтобы она прочла эти страницы после того, как убьет меня. Быть может, вместе с угрызениями совести к ней вернется рассудок? Утром мой животный страх притих. Я больше не опасался присоединиться к Луису, Гарсиа, Алохья, Ламорилльйо и к несчастному Пакито, ставшему причиной этой ужасной драмы. Под крышами Севильи еще двигались тени. Я в последний раз обратился с молитвой к Нуэстра Сеньора де ла Эсперанца[77], святой покровительнице Трианы, которая всегда помогала мне. Я просил у нее дать мне силы, чтобы пройти этот последний этап.
Вдруг я услышал приглушенный звук шагов. Все происходило, как я и рассчитал, и от этого я почувствовал жутковатое наслаждение. Слушая, как она тихо-тихо поднимается по лестнице, я закрыл свои записи и вложил их в картонную папку. Шаги приближалась. Я затаил дыхание, когда она осторожно постучала в дверь и прошептала:
– Эстебан… это я…
Я медленно поднялся и очень спокойно сказал:
– Входи, Консепсьон.
Дверь, слегка скрипнув, тихонько открылась, и в комнату вошла та, которую я так и не смог возненавидеть. В ее руке блеснул револьвер. Я улыбнулся:
– Я ждал тебя, дорогая…
И затем закрыл глаза, чтобы не видеть, как она выстрелит, и сохранить иллюзии до конца. Мне показалось, что я услышал несколько выстрелов, но только один раз я почувствовал удар в грудь. Больше я ничего не помнил.
Я пришел в сознание в очень белой комнате. Когда мои глаза стали видеть, я узнал дона Фелипе, сидевшего на стуле у моего изголовья. Он улыбался мне.
– Ну что, дон Эстебан, наконец-то вы решились вернуться к нам?
Я посмотрел вокруг.
– Где я?
– В клинике Санта Мария.
– Значит, я не умер…
– Нет, но это едва не случилось. Пуля прошла у самою сердца.
И смеясь, он добавил:
– Сам Господь Бог не хотел смерти человека, так хорошо знающего торерос и корриду. Через две недели вы будете на ногах, и вам не придется ничего опасаться. Дело закрыто.
Я это знал. Раз не убили меня, значит убили ее. Слезы навернулись мне на глаза.
– Вы подоспели вовремя?
– Не совсем, раз в вас успели выстрелить.
– Дон Фелипе, что вы сделали с… убийцей?
– Застрелил.
Слезы теперь текли у меня уже по щекам. Марвин склонился надо мной.
– Что вы, дон Эстебан, что с вами? Не знал, что вы испытываете к убийце такие чувства, и эта смерть вызовет у вас столько эмоций.
– Я любил ее. Я буду любить ее всегда…
И вдруг я услышал родной голос:
– Я тоже люблю тебя, Эстебанито.
Дону Фелипе пришлось меня удерживать, чтобы не дать мне подняться с постели. Когда я увидел живую Консепсьон, я смог лишь еле слышно прошептать:
– Ты… ты!
Она склонилась надо мной и поцеловала в лоб.
– Ты и вправду считал меня сумасшедшей, Эстебанито? Как ты мог подумать, что я стала убийцей?
Я больше ничего не понимал. Марвин стал рядом с Консепсьон:
– Вы ошибались… Убийца - дон Амадео.
– Дон Амадео? Но почему? Зачем?
– Потому, что его настоящее имя не Амадео Рибальта, а Хуан Лакапаз.
– Лакапаз? Как и…
– Да, он Лакапаз, как и Пакито. Вы разгадали мотивы этих преступлений, дон Эстебан, но не смогли понять, кто убийца. Месть за Пакито стала навязчивой идеей дона Амадео, и здесь вы оказались правы: речь шла о сумасшествии. Знаете, я много работал, много размышлял… Возможно, если бы вы мне больше доверяли, мне удалось бы найти решение несколько раньше. Я не знал всех обстоятельств, сопутствовавших гибели Пакито. Я подозревал всех вас. Когда погиб Луис, круг подозреваемых значительно сузился. Оставались только вы, донья Консепсьон и дон Амадео. Вы отпали, когда поделились со мной вашими подозрениями о Консепсьон. Но я, в отличие от вас, не мог поверить в виновность женщины, у
