При этом будет справедливо отметить, что, даже полностью завершив процесс инициации, посвященному нельзя передавать полное значение церемонии тем, кто остался за ее порогом, даже если физически и духовно посвященный способен на это. Даже нарушив свою клятву, посвященный (если он решится на это) может открыть непосвященному слова и внешние формы обрядов, но это не будет иметь для него никакого значения просто потому, что неземные материи будут ему недоступны, его кругозор будет ограничен мирским «знанием» и представлениями. Действительно, те секреты, которыми с ним пытаются поделиться, раскрываются и проникают в душу в форме безмолвных символов, а не с помощью слов. И они обычно усваиваются не столько как подсознательная реакция или медитация, сколько в форме внезапного озарения.
По правде, в мистериях нет ничего такого, что прирожденный мистик не мог бы выдумать с помощью своего гения – точно так же, как истинный поэт неизменно открывает для себя фундаментальные истины, относящиеся к его вдохновенному искусству, которые обывателю покажутся почти сверхъестественными. Он быстро обнаружит, к примеру, что человеческая душа несовершенна, что ей не хватает должной восприимчивости, основы общения со сверхъестественным; он пройдет через церемонию бракосочетания и единения с божественным, поймет, что дух бессилен, – эти и другие убедительные примеры озарения быстро станут доступны для понимания истинного мистика. Из этого следует, что самоинициация возможна, она достигалась сотни раз отдельными индивидуумами, чьи души, возможно, имели не один этап реинкарнации.
Погружение души в материю – одна из самых главных тайн человеческого существования, так же как и его противоположность – взлет души в высоты нематериального. Эти две ипостаси символизируют смерть и возрождение, и они были воплощены в таинствах. Это – невысказанная тайна веков, ставшая частью идеологии многочисленных мистических орденов. Это, по сути, интеллектуальная и психическая составляющие божественного, когда душа, разбуженная под действием инстинктивной и пробудившейся духовности, постигает знание об истине своего происхождения и «реальности» существования. Это – вновь разбуженное чувство восприятия, а инициация – всего лишь внешняя сторона необходимости соединения с божественным, символический жест пробудившегося сознания.
Посредством инициации можно достичь лишь того, что должно быть достигнуто. Кажущаяся нелепость этого утверждения содержит столь глубокую и столь очевидную правду, что она кажется ненужной. И тем не менее: египетские, греческие и христианские таинства могут казаться отличными друг от друга, как небо от земли, однако на деле они представляют собой одни и те же, лишь немного отличающиеся в деталях ритуалы, окружающие истину, воплощенную в храме, созданном в начале сотворения мира. Путь хорошо проторен, а камни прочно вросли в землю. В том, что получает посвященный, нет ничего лишнего – это богатство, обаяние, долгая жизнь, способность овладеть оккультными приемами. Они, по сути, есть признак легкой и утомленной души, блуждающей в лабиринтах храма, тщеславной и низкой по своей сути. Подлинные же истины – это доброта, понимание, совершенное восприятие и радость познания полноты жизни, раскрывающейся перед духом.
Из туманности своей собственной природной веры мистик, кем бы он ни был, поднимается до высот истинного познания высшей правды божественного. Прокл говорит нам, что древний мистик сначала идет тропой популярной мифологии, пока, наконец, не встретится лицом к лицу с вечным божеством. Он говорит нам, что душа сначала видит тени и образы вещей, но, «возвращаясь к себе, она медленно осознает и лицезреет собственную сущность. Она видит разум, а позже – божественную суть, с которой в конечном итоге и соединится».
Некоторые авторы полагают, что для этого необходимо состояние глубокого транса, самогипноза, известного всем великим поэтам, когда «мысль» становится свободной, а поэтому инстинктивной и подлинной.
Изначальное очищение неофита ведет к возникновению такого состояния, и мы можем полагать, что мистическая купель содержала вещества, вызывающие состояние транса. За этим следовало нисхождение в преисподнюю, что символизировало ужас мистика перед своим новым состоянием, и оно же предшествовало благословенному отдыху в елисейских полях. Основываясь на приведенных выше свидетельствах, а также сведениях, почерпнутых из других источников, я полагаю, что в некоторых таинствах на разных стадиях инициации использовались как гипнотические, так и лекарственные средства, однако я не намерен заострять на этом лишнее внимание, так как совершенно очевидно, что этого не происходило, если иерофанты были осведомлены об особенностях и потребностях конкретного человека.
Однако это касается лишь Малых таинств. Суть откровения в Больших таинствах заключалась в интеллектуализации, когда посвященным открывался архетипичный образ вселенской природы. За этим откровением следовало созерцание и соединение с Высшими. Таким образом, можно видеть, что обряд и театрализованное представление имели крайне мало общего с высшими ступенями инициации, которые почти полностью носили сверхнормальный и духовный характер. Но для того чтобы адекватно выразить это, одного лишь языка недостаточно. Эти вещи ощущаются: их нельзя ни увидеть, ни услышать. Здесь заканчивается мысль и начинается истинная магия как прямое действие разума. Ведь истинная магия является основой философии таинств. Жизнь мистична, путь мистичен, точно также, как жизнь и путь магии, магии волшебства, того «нереального», которое более реально для мистика, чем реальное; того экстаза, который является высшей музыкой Вселенной; того волшебства, которое есть язык и жизнь в божественном. Истинный поэт, который неизбежно является мистиком и который стремится к тому высшему и возвышенному восприятию, которому не хватает «мысли», и мистик, который в конечном итоге всегда должен быть поэтом, входят в эти сферы, к смущению, ревности и отчаянию маленьких людей, просто потому, что они владеют ключами от волшебства, к которому мир стремится сквозь низменные и плотские удовольствия, вместо того чтобы искать его в бескрайних полях духовного пространства и в тех неземных высотах, где, собственно, и обитает душа человека.
Ведь что еще можно познать в этом ученичестве жизни, как не вечное приближение к другим сферам? Мир, по сути, – это аэродром, на котором человек строит, устанавливает и испытывает те крылатые механизмы, которые унесут его в бессмертие. Если он в своем ученичестве потерпит неудачу, то, без сомнения, вернется к месту своего изначального труда. Этот процесс совершенно неверно описан как природа наказания или воздаяния. Но это лишь самодисциплина Божественного, пытающегося на расстоянии оправдать себя различными экспериментами в глубинах времени и пространства, посылая своих «полномочных представителей» заполнить все сферы и восторжествовать, когда его посланники вернутся, чтобы почерпнуть новые силы из источника Конечного.
Поэтому необходимо создать такое психическое состояние – через постоянное созерцание Божественного, космического расстояния, чуда отдаленности, которые не являются сердцем рая. Размышление, исследование, уменьшение умственного и психического хаоса, земной сумятицы сердца, разума и души и достижение покоя через постижение одной простой мысли и конечной необходимости – соединения с Богом. Это единственно возможный путь адепта.
Он открыт ему через многочисленные тропы, помимо тех, которые существуют в таинствах мировых религий, но эти тропы, по меньшей мере, уже исхожены, хотя некоторые и впрямь темны и неясны. Это, безусловно, религия будущего, суть и сердце всей жизненной силы, которая стоит за догмами всех религий. Человек, который искренне и преданно следует своему истинному призванию и церкви, в достаточной степени способен пройти по этому пути, но чаще всего он вдыхает лишь дым факела, а не света и его радости, и слишком часто он упускает радость знания и определенности, раздираемый сомнениями, которые являются побочными явлениями горения лампы веры.
Более того, истинное значение соединения с Божественным слишком часто воспринимается неправильно, особенно теми, кто страшится его, как предвестника природы физического уничтожения человека. В известном смысле человеческая душа никогда не выпадает из общения с Божественным. Ее истинный характер тем не менее позволяет ей с большей легкостью воспринимать идею о своей природной порочности. Никуда не годная и воистину дьявольская идея о том, что сердце человека полно зла, вероятно, разрушила больше жизней, чем привела к дороге добра.
Душа человека устала оттого, что ей постоянно говорят о ее порочности, в то время как в целом она исполнена добра и изо всех сил стремится найти путь к «туманам солнечной системы». Кто может упрекнуть ее, если она в той же степени устала от религий, в которых истина о том, что вечная жизнь должна неизбежно закончиться экстазом (если выполнены все ее законы), изрекается священником, при всей своей
