Тотчас оттуда, из-за угла, выглянула мокрая голова.
— Так рано? — удивился майор. — А что случилось?
Я рассказал ему.
— Федотов, правильно, наш герой. Но только на его счету не семеро, — поправил он, — больше. Одну минуточку, сейчас я умоюсь — проверим...
Майор скрылся. Шофер смотрел на меня из машины большими изумленными глазами.
— Неужели один с семерыми справился? — спросил он шепотом, словно чем-то напуганный.
Я осмотрелся. В дальнем углу поляны торчали две копны свежего сена.
— Ступай, отдохни.
— А вы?
— Я задержусь немного.
Но через некоторое время шофер окликнул меня с дороги:
— Товарищ капитан! Видели Тургенева?
Я даже вздрогнул.
— Идите, покажу.
— Сходите, сходите, пока я дела закончу, — поддержал шофера вышедший на крыльцо Салов.
Белыми ошкуренными слегами, прибитыми к стволам деревьев, было огорожено место в роще, где на деревянном столике возвышался гипсовый бюст писателя. Плечи Тургенева и голова его были заляпаны птичьим пометом, а нос отрублен.
— Я встретил сторожа, — сообщил водитель, — он рассказал, что когда, ворвались немцы, один подбежал к Тургеневу. «А! Фридрих Энгельс!» — крикнул он и рубанул тесаком по носу, потом столкнул ногой с веранды.
Растроганные встречей с пострадавшим писателем, пошли мы осматривать его усадьбу. На всех аллеях нас предупреждали надписи: «Деревья не рубить!» Это солдаты наши уже позаботились. У главной аллеи в кустах шиповника торчали белые пирамиды братского кладбища. На поляне в конце аллеи высилась груда развалин и уцелевшая ниша церкви, из-под карниза которой выглядывал облупленный осколками, перепуганный ангел.
— И ему досталось, — пожалел водитель.
— Пойдем, отдохнем, — предложил я Клюеву. — Хватит.
Мы уселись покурить под копной. Я привалился головой к душистому сену.
— Вы сегодня спросили, — заговорил вдруг шофер, — зачем надо было бегать на Бежин луг. А я ведь и сам не знаю. Об этом и не расскажешь. — Он усмехнулся: — Может, посчитаете: ненормальный...
Я улыбнулся:
— Не надо, Ваня, я все понимаю.
А про себя думал о том, как по-разному проявляется у людей любовь к Родине. Важно только, что сущность у нее одна: что у этого Федотова, которого мы ищем, что у Вани Клюева.
Отдохнуть нам не дали. Пришел майор Салов и сообщил: дивизия вот-вот может сняться с места. Я заторопился, решив без всяких предварительных разговоров в политотделе ехать прямо в батальон к Федотову. Мы уселись в машину и помчались дальше на запад. Прямая дорога, огороженная раскидистыми липами, вела от усадьбы вверх, на далекий холм, из-за которого выглядывала пробитая снарядами белая стена какого-то здания. Я уже однажды видел эту стену. Совсем недавно она была у немцев, и там сидел корректировщик, направлявший снаряды в рощу Тургенева и в соседние колхозные сады. Стена по- прежнему выглядывала на дорогу синими глазницами окон, только взгляд ее теперь не был опасен.
Солнце уже взошло, и тени от лип, раскинувших ветви над пыльной дорогой, протянулись в поле до самой деревни, где маленькие рубленые домики с плотно закрытыми ставнями будто бы спали на пригорке. Один только не дремал, крайний, потому что окна и даже простенок между ними были выбиты взрывной волной, отчего дом казался безликим.
— Неужели этот парень один на семерых пошел? — вернулся Клюев к разговору о герое. Я не понял — восторгается он или удивляется.
Впереди раскинулись необъятные орловские дали. Но шофер их не видел — сдвинув брови, он пристально смотрел на уплывавшую под колеса пыльную дорогу.
— Загрустил?
— А чему же радоваться? Плакать надо! Такие места взрывчаткой поразрывали!
Первый батальон занимал оборону на полпути к Орлу. Неглубокой лощиной мы проехали вдоль деревни на командный пункт. Комбат встретил меня озабоченный.
— Снова к нам? — удивился он.
— Снова. Где тут у вас Федотов?
— Какой? — не понял комбат.
— Который с семерыми фрицами справился.
— А, этот? Да в третьей роте, — спокойно, ничуть не удивившись, пояснил комбат.
Я снял пилотку и вытер ладонью взмокшие волосы.
— Петро! — крикнул комбат ординарцу. — Позови-ка сюда Федотова.
Когда из глубокой траншеи спустился в низину маленький, худой солдат с автоматом на плече и в больших, не по росту, ботинках, у меня упало сердце. Нет, такой вряд ли способен на расписанное в донесении. Видно, прав был мой наставник — преувеличили. Клюев тоже, кажется, засомневался.
— Храбрый портняжка, — усмехнулся он. — Одним взмахом...
— Не портняжка, — возразил ординарец, — а батальонный сапожник.
Да, это был сапожник. Я узнал его и вспомнил, что видел не раз. Он, как правило, сидел в траншее и подбивал солдатам подметки.
— Ну, Иван Семенович, расскажи-ка вот журналистам о своем подвиге, — встретил его комбат.
Федотов тревожно расправил гимнастерку под ремнем и проверил застегнутые пуговицы. Потом улыбнулся, показав редкие, крохотные зубы. Улыбка у него была безобидной, а светлые глаза удивительно добрыми.
— После первой атаки подбил я несколько ботинок, — начал Федотов.
Все вдруг засмеялись — тепло, хорошо. Один Клюев был серьезен. Огромный, сутулый, заложив длинные руки за спину, он восторженно и удивленно смотрел на маленького солдата.
