В 20.55 Миронов лежал на операционном столе и мерз. К нему подошел Лутоненко уже в маске и резиновых перчатках, руки он держал перед собой поднятыми вверх.
— Сейчас спать будете, крепко и сладко, — пообещал он Миронову.
Из-за спины Лутоненко вышли еще два человека в масках, тоже державшие руки в перчатках перед собой. Один из них, Миронову он почему-то казался главным, маленький, с насмешливо-равнодушными глазами, подошел вплотную к операционному столу, склонился к лицу Миронова и спросил:
— Вы знаете, что такое смерть?
— Это когда в гробу лежишь, — не стал вдаваться в подробности Миронов.
— В гробу — это еще жизнь, — непонятно выразился маленький с горящими глазами, — а смерть… — Он прервал себя и кивнул напарнику.
Второй незнакомец обошел стол с другой стороны, держа в руке шприц с золотистой жидкостью. Мгновенно попал иглой в вену Миронову и медленно стал вводить содержимое шприца в кровь.
— Смерть — это общий наркоз, — вновь склонился к Миронову горящеглазый философ, — чтобы не было больно при отделении души от тела.
Какая-то мысль посетила Миронова, но тотчас же и покинула. Ему стало легко и радостно, как в детстве. Он будто бы мчался на велосипеде с горки, быстрее, быстрее; перед его глазами вдруг закружилась круглая клумба с яркими цветами, и вот это уже не клумба, а бешено вращающийся разноцветный круг пространства, в центре которого проклюнулась сочно-красная точка, выросла до размера вишни, больше, больше, и вдруг красное прорвалось синим, и синева бросилась на Миронова и поглотила его.
…Чебрак, Лутоненко и еще один сотрудник отдела ЧЕТЫРЕ, доктор медицинских наук, директор НИИ усовершенствования и моделирования человеческого тела, Роберт Аксенович Петров, приступили к операции. Алексей Васильевич Чебрак, со свойственной для него широтой натуры, взял Петрова в качестве операционного медбрата, подавать инструменты и вытирать пот со лба нейрохирургам.
— Значит, так, Тарас, — заявил Хромов, как только они вышли из больницы, — ругаться будем до пены у
губ. Я тебе сейчас кое-что скажу и покажу. Уверен, ответить ты не сможешь.
— Давай, полковник, — невозмутимо согласился Веточкин, — расскажи, как ты обнаружил, что Хонда в федеральном розыске по подозрению в тройном убийстве, что видел его на фото с ярко разодетым геем в обнимку. Все рассказывай, Леонид Максимович, ничего не скрывай.
— Значит, так. — Хромов вежливо покашлял. — О чем это я? Я хотел сказать тебе, и показать, кстати, о новом, с качественной кухней, ресторане. Обнаружил я его недавно, в смысле давно, да и ресторан не новый. — Хромов умел ясно и четко объяснять ситуацию. — Туда только по приглашению допускаются, но можно и без него, только дорого очень. У меня два таких приглашения есть. Мой человек, внедренный в обслугу, где-то достал, украл или дали, я так и не понял толком. Ресторан называется «Первая скрипка», относительно недорогой для приглашенных, и у меня к тому же с собой… — Хромов показал бутылку армянского коньяка тридцатилетней выдержки во внутреннем кармане пиджака. — На день рождения коллеги подарили, — объяснил он Веточкину. — Деньги есть, нам премию дали и зарплату, а жены нет, у родителей живет, так что хватит. Кстати, что ты там насчет Хонды говорил? Я не понял. Он что, в розыске? Я не знал. А что случилось?
Хромов был так естествен в своем искреннем недоумении, что Веточкин ни на грамм не поверил ему и поэтому не мог сдержать улыбки.
— Ладно, у нас оперативники могут убедить свое начальство, что кирпич на самом деле не кирпич, а теплоход, но откуда у вас, дуболомов эмвэдэшных, такая изощренность?
— Да, тяжелый случай, — вздохнул Хромов. — Я, конечно, знаю, что вы информацию, глядя в окна своих кабинетов, собираете, но ведь даже из окна видно, что МВД не соответствует твоим представлениям о нем. А Хонда разве гей? Как же он тогда в авторитете на Черкизовском?
— И что, действительно эта твоя «Четвертая гитара» — хороший ресторан?
Они подошли к обочине шоссе и стали высматривать такси.
— Да, «Первая скрипка» — хороший ресторан, — уверенно ответил Хромов. — Вот ты говоришь, Хонда за тройное убийство разыскивается, это на самом деле?
— У меня, кстати, тоже есть. — Веточкин распахнул пиджак и показал бутылку шотландского виски, одновременно отрицательно помахав рукой «Запорожцу», вознамерившемуся остановиться рядом с ними под видом такси. — Й деньги найдутся, но жена дома сидит, ждет.
— Коньяк и виски — это круто, — серьезным голосом предупредил его Хромов. — Очень круто. А помнишь, тогда ты просил Хонду отпустить. Он ваш агент?
— Вот, — Веточкин удачно остановил частника на «Волге», — и машина. Поехали, Леонид Максимович, в твою «Гитару», выпьем, чтоб у Миронова удачно операция закончилась, мне Михаил позвонит по окончании, ну и поговорим заодно о японских машинах, убийцах и геях.
— Вы геи? — настороженно спросил у них водитель «Волги» со слегка подкрашенными глазами.
— Мы мордобеи, — строго оборвал его Хромов, располагаясь на заднем сиденье. — Давай на Тверскую быстрым ходом, а то на сходку опоздаешь. — Он повернулся к Веточкину и сокрушенно заметил: — Вот жизнь пошла раскрепощенная, женщины женятся, а мужики замуж выходят.
— Да, — согласился с ним Веточкин и произнес старую как мир истину: — Лучше переспать, чем недоесть.
Между кинотеатром «Россия» и рестораном «София», за железными раздвигающимися воротами с неброской для глаз табличкой «АО 'Фарминмет'», находится обширный заасфальтированный двор, в глубине которого стоит не облагодетельствованное внимательным ремонтом здание. Деревянно-массивная обшарпанная дверь с замутненным глазком-окошком закрывает единственный вход в здание. На двери еще одна табличка с надписью «Экспедиция». Табличка столь ненова, что первые три буквы плохо прочитываются: «…педиция», но на это не стоит обращать внимания. Сбоку обшарпанной двери, в стене, видна забрызганная известкой кнопка звонка. Нажимаете ее, и через минуту дверь открывается, из нее выходит молодой, атлетического сложения человек и выжидательно смотрит на вас. Вы протягиваете ему небольшой, с одной стороны золотистый, с другой зеленый, титановый кружочек чуть больше пятирублевой монеты. Он его забирает, проводит по нему электронным щупом, зажатым в руке, и, получив сигнал, вежливо произносит, широко распахивая двери: «Добро пожаловать». Вы оказываетесь в небольшом тамбуре перед другой, из красного дерева, дверью. Ее перед вами распахивает с той стороны гардеробщик. Он в классическом смокинге. Розовый мрамор, весь в сиреневых прожилках александрита, оформляет стены действительно роскошной гардеробной. Отдаете верхнюю одежду, если таковая имеется, гардеробщику, и перед вами распахивается эрмитажной высоты и оформления третья дверь. Вы видите перед собой большой, с фонтанами, пальмами, зелеными вьющимися растениями вокруг столиков, с эстрадой на возвышении, ступенчато-каскадный зал. Это ресторан «Первая скрипка», самый лучший, самый изысканный ресторан Москвы категории «Герцог». Добро пожаловать, господа!
Хромов, вместо того чтобы нажать на кнопку звонка, он ее не увидел, пинал обшарпанную дверь ногами. Веточкин его отговаривал:
— Слушай, Хромов, пошли в «Савой». Тебя неправильно информировали, за такой дверью только тройной одеколон с бодуна пить.
— Ага, как же. — Не обращая внимания на увещевания Веточкина, Хромов еще раз пнул дверь ногой. — Сразу видно, у кого есть информация, а у кого нет.
Веточкин наконец заметил звонок и стал жать на него не отпуская. Дверь поспешно открылась, охранник несколько ошарашенно посмотрел на экспансивных посетителей.
— Что смотришь? — возмутился Хромов, но, что-то вспомнив, слегка смутился: — Ах да, я и забыл. — Он сунул руку в карман и вытащил два титановых кружочка. — На, — сунул их в руку охраннику, — смотри не потеряй.
— Добро пожаловать, — растерянно пробормотал охранник и распахнул перед ними двери, даже и не помыслив проверить кружочки электроникой.
Конечно, Хромов и Веточкин были приятно удивлены тем, что нежного возраста поросенок, сваренный
