поискала муравьиху. Увы, она уже сбежала. Смешно вдруг стало. Ведь не умею я — чтоб тихо, сыщу еще какое лихо. Отныне вновь свободна я в прекрасном взваре бытия. Пусть идол прорастает мхом. Я напишу об нем. Потом.
Спасение от одиночества — только в развитом интеллекте. В какой-то момент происходит скачок, после чего одиночество просто уже недостижимо, ибо происходит слияние Тебя и Человечества — как прерывности и непрерывности. Вернуться к прежним ощущениям раздробленной слабости тогда, по-моему, уже невозможно.
Узость нуждается в цитатах для спасения от себя самой, узость цитаты расширяют, из них создается якобы мировоззрение. Широте они нужны как знаки родственности культурного процесса человечества (Маргарите, к примеру) или как оборона для самосохранения среди пустых словес ближних по разуму (Шмагин? Но у него цитат мало). А Он для чего баррикадируется цитатами? Не очень понятно.
Ночью читала мамины письма, сорок пятый, сорок шестой, сорок седьмой — года. Как жизнь меняется! Какие трогательные просьбы, с раздумьями, с оговорками, с перечеркиваниями: «
И моих два письма попались, плохо писала девочка, скованно, Машка в этом возрасте писала куда шустрее. Просила же я байковый костюм, очень нежными словами, с подчеркиваниями, так — значит — хотелось. Да, надо все эти письма рассортировать, это бы настоящее дело. А сколько же сил уходило тогда на копание картошки («
Папины письма — из детского дома, эти — легко разобрать, эти — еще не шифровка. Но их так мало!
1919 год, второе декабря:
«Здравствуй, дорогая сестра Аля! Шлю я тебе свой сердечный привет и желаю всего хорошего. Аля, я хочу послать вам посылку. Аля у вас отдают посылки которые присылают али нет напиши ответ. Потом если можно ты пришли денег и посылку. Аля нам одежу не выдавали, и валюнков тоже не выдавали. Мы ходим в лаптях навяртываем портянки. Мы еще не учимся. Нам сшили шапки из кумгуровой шкуры только больно плохо. Аля, я хожу в своем пальте которое взял из дома верх у пальта уже изорвался я его снял, а в нижнем хожу. Аля, к нам приехала новая заведущая из Москвы. Может к нам приедут из Москвы и колонисты Аля, я жив и здоров писать больше нечего остаюсь твой брат Саня Аля передай поклон Любе Клашке и еще передай поклон сестры Таисии с мужем и всем моим товарищам. Напиши ответ, Саня».
1919 год, двадцать первое декабря:
«Здравствуй дорогая сестра Аля. Шлю тебе свой сердечный привет и самые наилутшие пожелания. Аля, поздравляю вас всех с Рождеством Христовым и желаю провести празник в весельи и счастьи. Аля нам жить хорошо на рождество нам говорят будет елка, а правда не знаю. Аля, поздрав от меня Любу Клашку сестру Таисию с мужем и всех знакомых Аля пришли мне денег по переводу, я здесь хочу купить лыжи, а может и хлеба если денег будет много. Затем досвидание остаюсь твой брат Саня Горелов».
1920 год, девятнадцатое сентября:
«Дорогая сестра Аля, мы переехали на другую квартиру и у нас уже стал не распределитель, а детский Дом Третьего коммунистического Интернационала. Аля, я живу пока хорошо, дальше, что бог даст. Аля нам в школе выдали валинки Шьют нам пальто. Хлеба нам дают по фунту, супу дают каши чевицы Жить можно. Нас в приюти двадцать шесть человек со служащими, а одних детей двадцать три человека. Аля, мы теперь готовимся к празднику открытия 3 Интернационала Школы готовят пьесы будут говорить стихотворения И будут угощать. Подарки будут я учусь в школе первой ступени в четвертой группе Аля, я пока жив и здоров, твой брат Саня».
1923 год, третье января:
«Здравствуй, дорогая сестра Аля! Если у меня будут деньги, то я приеду недели на две домой. Но это едва ли сбыточно, так как дорога слишком дорогая. Вот если б у меня было миллионов двадцать, то я б мог сняться и тогда б мог прислать вам карточку. Если можешь, Аля то пришли, но если можешь. Потом ты пишешь, что за тебя сватались. И хорошо сделала, что отказала. Аля, я думаю, что ты на меня не осердишься, если я тебе дам свой совет, хотя я и младший брат, но это извинительно, ведь мы одни и нам никакие боги не помогают. Если будут свататься и впредь, ты невыходи! еще рано, ведь тебе всего семнадцать лет. Еще много жизни впереди, а за мужем жить несладко, погляди на сестру Таисию. В крайнем случае выходи по взаимному согласию. Но по-моему погоди, ты еще довольно молодая. Этим летом исполнится четыре года, как судьба меня разлучила с вами, четыре года я не видел вас. Много воды утекло за это время, много изменилось в нас самих. Ты, наверно стала совсем большая Клаша тоже наверно выросла и поумнела Люба тоже выросла. Во мне много тоже изменилось. Осталось только то, что я и сейчас такой же весельчак и озорник. Аля, мне больно нравится учиться! Но ничего, пройдут года, судьба нас вновь соединит и вновь обнимемся по братски, друг другу вновь руку дадим. Остаюсь тебя любящий брат твой Саня Горелов».
Все, больше нет. Спасибо тете Але, хоть эти — четыре — сохранила. И ни у кого уже не спросить, где был этот детский дом, папа наверняка говорил, я тогда не запоминала. Мама долго думала, неуверенно сказала: «По-моему, где-то в Сибири», память совсем уже никудышная. Говорю Машке: «Прочитать тебе, что твой дедушка в девятнадцатом году из детдома писал?» — «А он разве был в детдоме?» — «Да я же тебе рассказывала!» — «Правда? Ой, я не помню». Чего уж от Машки ждать, если я сама! «И чего он пишет?» — «Только ты не смейся…» Я почему-то думала, что Машка начнет хохотать — миллионы, чтобы сфотографироваться, шапка из кумгуровой шкуры и всякое такое. Времена для нее допотопные. Начала читать. Молчит. Стала читать второе письмо. Ни гу-гу. Вдруг говорит: «Не надо, мам. Страшно». — «Чего страшного? Очень бодрые письма». — «Страшно. Не надо. Я сама потом почитаю. Можно?» — «Бери. Только не закоми куда-нибудь, знаю я тебя!» Обиделась: «Что я, не понимаю?» Забрала листочки и удалилась к себе в комнату. Будто что понимает. Иногда кажется — понимает, слишком часто кажется — ни черта и никогда не поймет…
Лет семь назад, когда в ванной еще была дровяная колонка, вышел пожар. Загорелись старые газеты в кладовке, хлам, копившийся там годами, с послевойны, жильцы, получая отдельные квартиры, совали в эту кладовку ненужные вещи, забывали об них навеки. Там же хранились дрова, сухие планочки на растопку, старые щепки, ванная вплотную примыкала к кладовке, может — перекалили колонку, жар от нее передался, причина была неясная, все это тихо тлело в кладовке и, наконец, загорелось. Квартира огромная, у Елизаветы Ивановны комната самая дальняя с другого конца, сразу у входной двери. Она спала крепко. Вся квартира уже гудела, спасаясь, а она еще спала. Проснулась от дыма. Ничего не соображая, пробежала босиком к окнам, отдернула штору. И прямо — лицо в лицо — увидела за стеклом красную морду с усами и в каске. Это в люльке висел пожарник. Тогда у нее случился первый сердечный приступ. Пожар быстро погасили. Сделали ремонт — бесплатно, от жакта. А шторы она сняла и больше уже не вешала, ну их к бесу. От штор в ней остался какой-то страх. Окна с тех пор были голые, намоешь — блестят. Свет
