Тинкер

— Ты самая храбрая женщина, которую я когда-либо встречал, и в то же время самая умная.

— Я храбрая? Когда?

— Бесстрашная.

Тинкер фыркнула.

— О нет! Я так часто пугалась за последние несколько… — Сколько времени прошло с тех пор, как Ветроволк перемахнул через забор, нарушив ее упорядоченную жизнь? — Несколько дней. — По крайней мере, ей казалось, что дней. Она ясно помнила целых две ночи, но вот приемы пищи и периоды сна совсем не проясняли картины. — Я просто делала то, что нужно было делать.

— Это и есть настоящая смелость. Как ты правильно заметила, без тебя я бы умер, и не один раз. И могу высказать предположение, что из всего населения Питтсбурга, включая и людей, и эльфов, лишь у тебя нашлись ум и сила духа, позволившие сохранить мне жизнь.

Это был такой причудливый сон. Очертания комнаты то проявлялись, то размывались, а Тинкер чувствовала себя легкой и бодрой. Она словно опьянела, правда, обычно в таком состоянии ее руки и ноги наливались тяжестью и движения становились неуклюжими. Теперь же ловкие пальцы проворно продолжали исследование удивительно любопытного объекта — Ветроволка.

Его пальцы оказались длинными и тонкими, и ногти на них были самыми чистыми из всех виденных ею прежде. Конечно, все знакомые Тинкер проводили добрую часть времени за работой и пачкали руки в грязи или в машинной смазке. Под свободной шелковой рубашкой цвета мха на плече эльфа остались лишь еле заметные серебристые шрамы от зверских укусов, нанесенных фу-псами.

— Почему варги напали на тебя? Кто хотел твоей смерти?

— Не знаю. У меня много врагов. Другие кланы завидуют монополии клана Ветра на Западные Земли, а внутри моего собственного клана многие считают меня опасным радикалом. Но эта затея — не простое политическое убийство. Это скорее смахивает на выходку безумца: выпустить чудовищ, убивающих все на своем пути. Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из моих врагов решил свести счеты таким трусливым способом.

— Но кто-то же решил.

— Да. Но кто — остается тайной.

Кажется, Тинкер преодолела какой-то внутренний барьер. Обычно ей и в голову не приходило трогать кого-то, и давать отпор другим тоже приходилось редко. Быстрое дружеское объятие. Рукопожатие. Похлопывание по плечу. Как будто все носят невидимые щиты, укрывая под ними — от прочих — даже мысли. Тинкер никогда этого раньше не замечала, но теперь, притулившись к Ветроволку, почувствовала: щитов нет. Как при встрече вещества с антивеществом, их щиты аннигилировали друг друга.

Она провела пальцем по его испещренному шрамами плечу. А потом, сама не зная, как это получилось, уткнулась лицом ему в шею и снова стала исследовать очертания его уха. Опомнившись, слегка отпрянула, удивляясь странному порыву:

— Извини.

— За что?

Она попыталась придумать что-нибудь в ответ и замолчала в смущении. А потом и вовсе забыла, о чем думала. Эльф отнял ее руку, теребившую кончик его уха.

— Больно? — спросила она.

— Слишком приятно, чтобы позволить тебе продолжать. — Он легонько покусал ее запястье, и ей очень это понравилось. — Ты слишком чиста. К тому же ты сейчас — не совсем ты.

— Кто же я?

— Ты — Тинкер, но лишенная привычных средств самозащиты. Ты на грани сна и все еще полна сайджина.

— Меня что, накачали?

— И даже очень.

Она проверила свои ощущения. Ох. Это многое объясняет.

— Но зачем?

— Я не хотел, чтобы ты потеряла руку.

Она с удивлением взглянула на правую кисть — все нормально! Но Ветроволк нежно взял ее левую руку и показал ей сеточку розовых шрамов на ладони и антиинфекционные заклятия, приложенные к обеим сторонам кисти. Тинкер пошевелила пальцами, и рука отозвалась слабой болью где-то внутри. Не сразу, но всплыло смутное воспоминание о том, как Ветроволк несет ее на руках в хоспис.

— О, спасибо тебе! — Она поцеловала его. Легкий целомудренный поцелуй — но получилось нечто большее. Неожиданно до нее дошло, что она лежит полупьяная и полуголая в одной постели с мужчиной. Сердце, как молоток, застучало в ее груди.

— Как ты думаешь, ты сможешь сейчас спать? — спросил эльф, погладив ее по щеке.

Что он имел в виду? «Спать» в смысле «переспать» или просто «спать»? К счастью, эльфийский точнее английского.

— Сайджиата? Смогу ли заснуть?

Он кивнул, посмотрев на нее вопросительно, словно иные возможности никогда не приходили ему в голову.

Интересно, что эта секундная паника словно выжгла все мысли о чудовищах.

— Да, думаю, что смогу.

Тинкер внезапно проснулась и резко села. Ей казалось, что голова у нее раздулась, словно шар, и наполнилась воздухом. Боль в левой руке ушла еще глубже и притупилась.

Повернув голову, она увидела рядом с кроватью пустой стул. Ветроволк.

На ночном столике рядом с кувшином с водой стояла ваза с цветами. Ваза была эльфийская: обманчиво простой изгиб стекла, массивное основание, истончающееся к волосяной толщины краю. Элегантность выше всяких похвал.

А в вазе красовались черноглазые сюзанки. Тинкер догадалась, что они от ее двоюродного брата, а вазу принес кто-то из персонала хосписа. Как обычно, яркие дикие цветы вызвали у нее улыбку. У вазы стояла открытка, где аккуратным, сверхтщательным почерком Масленки (хотя и не без пятнышек машинного масла) было написано:

«Когда я вернулся с газом, мне сказали, что у тебя с рукой плохо и началось заражение и тебя поместили в больницу. Прости, что не осмотрел твою руку перед уходом. Я заглядывал пару минут назад, но ты спала. На ближайшие тридцать дней нам понадобится еда и горючее, и потому я вынужден отправиться за ними сейчас. Ужасно тяжело оставлять тебя одну. Вернусь так быстро, как только смогу. Поправляйся.

Любящий тебя Орвилл».

Орвилл. Видимо, он и в самом деле сильно переживает, раз уж пользуется настоящим именем.

Легкий стук в дверь, и вот сам бог Мейнард распахивает ее.

— Проснулась?

— Да.

Интересно, что нужно богу от такого ничтожества, как она?

— Я не мог соединить воедино тебя и того самого Тинкера, пока Ветроволк не рассказал мне, как много ты сделала, чтобы сохранить ему жизнь.

Она пожала плечами:

— Так всегда. Никому и в голову не приходит, что легендарный Тинкер может оказаться маленькой курносой девчонкой.

Он не улыбнулся. Наверное, у бога нет чувства юмора. Она это часто подозревала.

— Сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать?

— Восемнадцать, с прошлого месяца.

— Родители?

Она начала немного волноваться.

— Куда это пойдет?

— Я хочу знать, с кем работаю.