— Теперь дом близко, — говорит Боря.
— А дождя, кстати, порядочно выпало, — говорит папа.
Дядя Мурад ничего не говорит, он уже меряет песок — сколько там воды. Да, порядочно. Этот дождь очень вовремя прошёл, он пустыне поможет.
— Угу, — говорит Боря. — Поможет! Только небось теперь через такыр не пробиться. Как вы думаете?
А мы и забыли! У нас такыр впереди. Нам через него ещё предстоит ехать. По такыру вообще-то сплошное удовольствие ехать. Прямо летишь! Боря такыр больше любого асфальта любит. Асфальт, чуть пожарче, уже раскис. А такыр нет! Такыр совсем другое дело. Он от солнца только крепче становится. Как каменный! Такыр же из глины. Но вот от дождя! Дождя такыр абсолютно не переносит. Глина сразу на дожде разбухает и получается грязь. Это прямо гроб для любой машины.
— Развезло его или не очень? — думает вслух Боря.
— Лучше объехать, — говорит дядя Володя. Он завязнуть не боится. Просто он беспокоится, чтобы всех довезти живыми. В своих мешочках.
Боря сам знает, что лучше. Но ему объезжать не хочется, это два часа лишних.
— Завязнем, — говорит папа, — больше времени пропадёт.
Кто нас будет тогда из глины тащить? Это ведь не шоссе. Попутных машин тут нет, случайных — тем более. Никаких машин нигде нет, мы только на себя можем рассчитывать.
— Выпихнемся в случае чего, — смеётся Боря. — Вон у нас работничков сколько. Аринка, Лёдик.
— Мы с Лёдиком, конечно, выпихнемся, — говорит Арина.
— Только на вас и рассчитываю!
И Боря всё лазает под машиной, что-то опять щупает. Всё перещупал. Стал на шины давить: как шины? Нажмёт и послушает.
— Проскочим, — говорит Боря. — Я на свою старушку надеюсь.
Раз Боря надеется, мы поехали.
Опять прыгаем вверх-вниз. Держимся друг за друга, ничего. Арина визжит, в кабине не захотела ехать. В кузове визжит, с нами.
— Чего ты так визжишь? — спрашивает папа.
Он мне говорит. Разве я визжу? Я думал, что это Арина визжит. Значит, это я. Просто весело, вот я и визжу.
— Кажется, кто-то там уже тонет, — вдруг говорит папа.
Да, в бинокль видно. На такыре чужая машина стоит, и люди вокруг неё бегают. Быстро так! Как заводные. Машут руками.
— Кто-то влип, — говорит папа.
Кто-то влип прямо в глину, интересно — кто?
— Браконьеры, наверное, — так Арина думает.
— Средь бела дня? — сомневается папа. — Не думаю. Кто-то к нам в заповедник едет.
Кому-то повезло, что мы этой дорогой поехали. Это исключительный случай, чтобы машина машину в наших песках вдруг встретила.
— Придётся спасать, — говорит Боря.
И мы как помчимся! Песок крепкий после дождя, можно мчаться.
Но вот мы на такыр спустились.
Тут не помчишься. На такыре вода стоит. Широкая. Жёлтая. Будто озеро. Это дождь стоит, он в глину ещё уйти не успел. Но такыр уже немножко размок и плюётся в нас грязью. Мне на щёку попало. Тяжёлая грязь, глина.
Боря выбирает, куда нашей машине крепче ступить, даже из кабины высунулся — так выбирает. А машина не хочет шагом идти, дрожит. Ей непривычно. Но Боря её всё равно ведёт шагом.
— Проскочим, — говорит папа. — Я думал, хуже.
— Вполне приличный такыр, — говорит дядя Володя. — Я бы на их месте прямо сгорел со стыда. На таком приличном такыре тонуть!
— В пустыне тропический ливень, — говорит тётя Надя и загибает себе пальцы, по очереди. — В пустыне машины тонут. В пустыне малые дети ходят. Ещё что? Давно уже так не смеялась, честное слово. К чему бы это.
А сама опять смеётся.
— К дождю, — смеётся папа. — У нас всё хорошее, Надежда Георгиевна, непременно к дождю.
Не знаю, как тётя Надя, а вот папа действительно ужасно много смеётся. Что-то не помню я, чтобы папа столько смеялся.
— Чего ты смеёшься? — спрашиваю я.
— Смешно, — говорит папа. — А тебе что, не нравится?
Да нет, мне, конечно, нравится. Я так сказал.
Мы уже близко к чужой машине подъехали.
— Смейся, пожалуйста, — говорю я папе.
Но папа уже не слышит. Он на чужую машину смотрит. Эта машина ревёт и дёргается. Но с места не может стронуться, она же влипла. В глину. Кто-то длинный, в красной рубашке, лопату суёт под колёса. И отскакивает. А ещё люди сзади машину толкают. Руками, боком, кто чем, колёса так крутятся, грязь прямо на людей летит. А они толкают и кричат все вместе.
— Весёлая работа, — говорит папа.
— Возьмите в долю! — кричит наш Боря. И тормозит.
Они сразу свою весёлую работу бросили и к нам. Очень обрадовались. Все говорят вместе, друг друга перебивают.
— А мы прямо глазам не верим, что кто-то едет, — говорят. — Мы не знали, что это такой коварный такыр, — говорят. — Посмотрите, как мы красиво сели, — говорят. — Мы на собственном переднем мосту сидим, — говорят. — Это надо уметь.
Их шофёр из кабины вылез, сердитый, говорит Боре:
— Чтоб я ещё раз сюда поехал!
— А ты по курортам привык? — говорит Боря. — Трос есть?
Они стали трос доставать. Потом Боря под чужую машину полез, что-то стал там щупать. Боря без этого не может. А их шофёр не полез. Он сбоку стоит и через зуб плюёт, далеко.
Длинный, в красной рубашке, который лопату в колёса совал, на папу смотрит и вдруг говорит:
— Лёша Миронов, это ты?
И папа смотрит. На длинного. В красной рубашке.
— Постой, — говорит. — Неужели… Юрка-академик?
— Узнал наконец, — смеётся длинный.
Они с папой друг другу руки трясут. Трясут, трясут. Так руки выдернуть можно, как они трясут. Потом друг друга бьют по плечу. Бьют, бьют. Никак перестать не могут.
— Обнимемся, что ли? — говорит академик Юра.
— Поцелуемся, — говорит папа.
Тут они обнялись. Может, поцеловались, я не понял.
Сразу так начали вспоминать!
Оказывается, они в одной группе в университете учились.
«Академик» Юра никакой не академик, его так в университете прозвали. Очень серьёзный был, вот и прозвали. Они с папой вместе были на практике. Первый раз! В пустыне.
Тут папа ужасно стал хохотать.
— Значит, кандидат? — хохочет папа. — Серьёзный человек, да? Голый больше не бегаешь? А?
— Не бегаю, Лёша, — говорит «академик» Юра, — некогда.
И тоже хохочет.
Мы все на них смотрим и тоже хохочем. Сами не знаем почему.
— Нет, это надо рассказать, — говорит папа.
Вот он что рассказал. У них это на первой практике было, в пустыне. «Академик» Юра приборы на
