– Никак, конечно, – вяло улыбнулся Юрий.
– Тише, – попросила Наташа. – Кажется, нечто новое…
Сбоева как раз предоставила слово дорогой гостье, доценту пединститута, завкафедрой педагогики.
Доцент оказалась пожилой, очень свежей женщиной. Из тех, что набирают красоту к старости. Бывают такие удивительные женские лица с правильными в старости и одухотворенными чертами, о которых невольно думаешь: «Вот была когда-то красавица», но сверстники помнят их невыразительными дурнушками. Эти женщины любят говорить о быстротечности молодости, и в них чувствуется редкое наслаждение своей осенью.
Доцент красиво объяснила залу, не забывая и президиум, почему звание «слабый пол» никого не роняет, а наоборот…
– Вспотел, кивая, – шепнул смешливый Хуттер.
Когда доцент заговорила о «девичьей гордости»,
у нее вдруг сделалось такое гордое выражение, что оно само по себе уже служило лучшей иллюстрацией к тезису.
Меньше всего Юрий думал, что его доконает доцент.
– Каждой девушке свойственно стараться быть красивой, и сейчас, в этом зале, я вижу эти ваши стремления, – тут она тонко, с высшим пониманием улыбнулась. – Не всегда удачные, но во всяком случае – искренние…
Юрий вздрогнул и опустил глаза, чувствуя, как щека у него постепенно вспухает от этой пощечины, рассчитанной всему залу.
Парни в рядах сдавленно гмыкнули и закосили мимо девчонок. И заерзали, одолевая вдруг подступившую к горлу неловкость. Не понимая, откуда она. В молодости вообще трудно объясняется ощущение внутренней неловкости, а испытывается – мучительно и часто.
Девчонки неестественно застыли.
Будто ты идешь солнечной улицей навстречу людям. Молодая. Изящная. Тонкая. Новая юбка стоит на тебе голубым колокольчиком. Плечи твои легки и прекрасны. Ноги твои неустанны и каблук небрежно откинут назад, как требует мода. И всем радостно на тебя смотреть, ты это знаешь. И вдруг кто-то толкает тебя плечом и роняет сквозь зубы: «Двинься, корова! Ишь, вырядилась!»
И дальше ты уже совсем иначе идешь. Хоть и солнце то же и улица. Но плечи твои бледны от долгой зимы и сутулы, сидячая же работа. На туфли угрохано ползарплаты, как еще маме сказать. А голубой колокольчик подшит другим материалом, так что очень крутиться нельзя, не забыть бы на танцах.
До девчонок такие штуки больней доходят, чем до парней. А этим приглашенным воинам вообще ништо – у них форма. Только самообладания у девчонок больше на людях.
– Не хотела бы я у нее учиться, – сказала Наташа.
А доцент на кафедре улыбнулась и сделала долгую паузу. Словно бестактность была крупной педагогической находкой и требовалось дополнительное время, чтобы закрепить ее в памяти.
– Тоже типаж, – сказала Наташа. – Вот так за один вечер поднаберемся для целого спектакля.
Доцент отдохнула и продолжала мысль:
– А ведь каждая девушка – это будущая мать. И ее должны уважать не только будущие дети, но и будущие отцы…
Хватит. Юрий беззвучно отодвинул стул, медленно поднялся и медленно пересек сцену наискосок. За кулисами он еще секунду помедлил, даже оглянулся. Хуттер сидел по-прежнему, глядя прямо в зал. Сбоева ничего не заметила и пожирала глазами доцента. Заслуженный артист Витимский проводил Юрия пристальным рачьим взглядом. Можно уходить спокойно: дирекция получит исчерпывающую информацию.
Юрий выскочил в коридор, закурил и стал ждать Наташу. Было бы свинством заставлять ее бегать за ним по всей фабрике.
Наташа появилась, когда зал аккуратно захлопал.
– Перекур? – сказала она. – Не мог подождать, пока кончит. Неудобно же!
– Не мог, – сказал Юрий. – Я ухожу.
– Куда? – не захотела понять Наташа.
– На волю, – уточнил Юрий.
– Глупости. Ты же на работе. Пришел, посидел, ушел – как все просто, я прямо тебе удивляюсь.
– Не зря все-таки посидел, – усмехнулся Юрий. – По крайней мере понял теперь, почему они так скверно шьют.
– Пожалуйста, только без афоризмов, – наконец разозлилась Наташа. – Люди собрались и ждут.
– А я им сейчас дать ничего не могу, – сказал Юрий, чувствуя, что справиться со своим раздражением он уже не в силах, и раздражаясь от этого еще больше. – Понимаешь? Ничего не могу! Я сейчас пустой!
– Понимаю, не можешь. А мы? А я? Ты же всех подводишь!
– Мы не в октябрятском звене, – сказал Юрий, зная Наташину правоту и не принимая ее сейчас, стараясь только, чтобы голос его звучал ровно. – И не на канате работаем, парой. Просто ты прочитаешь им Блока и расскажешь о работе над новой ролью. А я не прочту и не расскажу. И все.
– А Хуттеру, думаешь, приятно?
