«Черный археолог» из будущего. Дикое Поле

было туго, оставалось надеяться на… просто надеяться. Можно было еще помолиться, но рассчитывать на эффективность молитвы может только глубоко верующий человек. То есть – никак не Аркадий, хоть и крещеный, но к Богу обращаться не приученный.

Против своего отстранения от участия в засаде, им же предложенной, попаданец не возражал. Чувствовал он себя все хуже, сумасшедшая скачка весь день, без отдыха, его чуть не убила. Нужды, кстати, в его присутствии там не было. Стрелять из лука он не умел, а в советах по устройству неожиданных нападений Хмельницкий, Сирко и прочие характерники и старшины не нуждались. Сами кого хочешь научат.

«Да-да, Хмельницкий. Тот самый Богдан-Зиновий. Рослый, массивный, еще не располневший и пока не гетман, а чигиринский сотник. Вполне живой человек, а не легендарная историческая личность из далекого прошлого. Если не смотреть ему в глаза, обычный казак. И Сирко тот самый, Иван, знаменитейший из характерников. Еще молодой, немного тушующийся в присутствии старшин, куда более известных на 37-й год. На интеллигентного юношу, впрочем, он все равно походил не всегда. Проскальзывали то и дело и хищные повадки, и немалая харизма. А благородство, за которое его ценили многие, проявлялось в полной мере. Куда более уверенно вел себя тот же Остряница, друг и соратник нынешнего кошевого Сечи – Бута. Наверно, потому, что не без оснований считал себя одним из признанных казацких вождей».

Назвался груздем – полезай в кузов

Полдень 29 березня 1637 года,

Дикое поле

Паршивое настроение, оказывается, заразно. Это Иван Васюринский понял, когда сегодня проснулся. Глянул на кислую, перекашивающуюся от боли морду Аркадия и понял, что все вокруг – не так.

«Небо какое-то сероватое, а облаков-то нет. Трава на прошлогодней гари… какая-то не очень зеленая. Воздух несвежий, будто через кобыльи кишки пропущенный. Ладно, чего морщится попаданец, понятно. Когда болячки достают, не очень повеселишься. Непонятно, как он вчера до конца в седле усидеть мог. Вот еще морока, надо вставать и его ноги спасать, чтоб не сдох стервец. Ишь чего удумал! Для него-то казачья честь – пустой звук, глупо и обижаться. Но братья-характерники, лучшие и честнейшие из старшины, они-то что, не понимают?!!»

Единодушная поддержка старшиной и характерниками предложения Аркадия поразила Ивана. Можно сказать, ранила душу.

«Ну не по-лыцарски убивать врага под личиной! Казак – душа простая. Если надо кого убить, убьет, а вот так, тайком, по-иезуитски… стыдно».

Вставать не хотелось чрезвычайно. Так бы и лежал, переживая обиду на весь белый свет. Но уж если совет характерников постановил, выполнять надо вне зависимости от личного отношения к этому решению. Со стоном душевным (вовне никак не прорывающимся) Иван поднялся и приступил к лечебным процедурам. Большая часть болячек Аркадия благополучно подживала, но разодранная внутренняя поверхность правого бедра требовала серьезного врачевания и прекращения каких-либо скачек.

Характерник принялся мотать ус на палец. Была у него такая привычка в случае трудных ситуаций. Да сколько ты ни крути, тащить дальше бедолагу было невозможно. Правильно вчера решили, что затем ему предстоит путешествие на носилках прямо в Монастырский городок. Сотня казаков, загоняя лошадей, продолжила путь на перехват османского посольства, а попаданец с сопровождением не спеша отправились прямо в Монастырский городок, нынешнюю столицу казаков Дона.

«По уму, надо было его вообще с собой в налет на посольство не брать. Только как его оставишь в отряде под началом выб… Пилипа? Уж что-что, а причину попытать и казнить проклятого характерника, моего друга или ученика, тот всегда найдет. Но и на юг тащить попаданца нельзя. Старшины и характерники будут посольством на Дон. Дай-то Бог, с ними и доедет. Если татары не перехватят. Чтобы объяснить братьям на Дону наши поступки и начать подготовку к совместным действиям. Авось такой переход его ноги выдержат».

Несмотря на все неприятности, что вошли и наверняка еще войдут в его жизнь из-за попаданца, ощущал Иван и грусть. Успел привыкнуть и привязаться к нему за эти сумасшедшие дни.

Васюринский посмотрел на совсем не выглядевшего молодцом попаданца и тихонько вздохнул. Сказать, что Аркадий смотрелся не очень хорошо, значило сильно смягчить действительность. За всеми важными делами ухудшение его здоровья проморгали. И скачками его перегрузили. Но на пустые сетования времени не было. За здоровьем его теперь есть кому присмотреть, а Ивану предстояло скакать дальше.

Начало изменений

30 березня 1637 года от Р.Х.

Засада удалась как по заказу. Хотя в караване посольства шли более двухсот человек, большая часть с оружием, Васюринский организовал ее так, что у турок не было никаких шансов не то чтобы отбиться, но и нанести казакам сколько-нибудь серьезный урон. Не спасли османов ни храбрость янычар, ни хитромудрость посла Кантакузина. Под ливнем метких стрел почти все османы сгинули прежде, чем успели схватиться за оружие. Попытки нескольких, самых сообразительных или везучих, вырваться на лошадях из лощинки провалились. Она стала смертельным капканом. И впереди, и сзади таких бегунов ждали конные казаки, быстро с ними расправившиеся. Через минуту после первого выстрела караван перестал существовать. Раненых и притворившихся мертвыми добили сразу же. Через час в лощине остались только трупы. Людей – обобранные, раздетые догола. Несколько тел случайно погибших лошадей и мулов со снятыми багажом и седлами. Нельзя сказать, что редкий в этих местах грабительский налет. Правда, обычно жертв грабежа не убивали, но турки обязательно сами придумают причину такой жестокости. Оставалось осуществить самое неприятное для Васюринского. Придать избиению вид татарского налета.

Собственно, основное для этого было уже сделано. Все жертвы погибли от стрел. Причем не подобранные нападавшими стрелы были только татарскими или черкесским. [15] Зато характерных при казачьих атаках огнестрельных ран у погибших не обнаружат. След убийц поведет расследователей по направлению к Перекопу, пропав, растворившись в степи. Способов запутать следы татары – и казаки – знали множество.

Ночью этого дня к стене Азака поскакал всадник. Приближаться вплотную он не стал, несмотря на ночь. Весть, которую он прокричал, объяснила такое поведение. Прокричал, кстати, на чистейшем татарском, точнее, с ярко выраженным ногайским акцентом этого языка.

Сообщение, ради которого немедленно разбудили азовских пашу и мухафиза,[16] было неожиданным и очень неприятным. Всадник известил стражей Азака, что посольство султана в Москву уничтожено и ограблено по приказу крымского хана. После чего ускакал прочь.

Такое его поведение никого не удивило. Быть не только подозреваемым, но и свидетелем по такому делу – крайне вредно для здоровья и очень опасно для жизни.

Уже через сутки азовское начальство считало, что сообщение было правдивым. Посланные с рассветом люди нашли убитых из каравана. Отсутствие огнестрельных ран, найденные ногайские и черкесские стрелы подтверждали сообщение всадника. Сердар в который уже раз пожалел, что не имеет возможности подробнее расспросить его. Знал-то наверняка больше, чем прокричал тогда ночью.

«Подвесить бы его на дыбу да порасспрашивать…. проклятое отродье ишака и блудливой суки. Чуял, негодяй, чем такие дела пахнут. Нельзя тянуть расследование, сейчас любое промедление может нам с пашой жизни стоить. Совсем обнаглел Инайет-Гирей. Видно, голова на плечах мешать стала. Ничего, повелитель правоверных быстро избавит его от такой обузы».

Утром 4 зуль-ка’да 1046 хиджры облегченная до пределов каторга отплыла в Истамбул с дурной