возиться с укреплением своих позиций пушкарям. Большая часть пушек-то располагалась вне табора, следовательно, могла попасть под прямую атаку кавалерии. Если хочешь жить, в подобных ситуациях своих сил и пота жалеть не будешь. Артиллеристы и не жалели. Конники же весь день проскучали. Сидели под пекущим солнцем в седлах, соскакивали на землю, чтоб дать отдых отсиженным задницам, и разминались, насколько это возможно в тесноте строя. Отливать приходилось тут же, в строю, по более серьезным вопросам отлучались в недалекий лесок, за день весьма основательно его «заминировав». Провоцировать поляков на атаку при недоделанных укреплениях не стали. Меньше всего пришедшим хотелось немедленно попасть под удар блестящей польской гусарии. К вечеру все зашевелились. Сначала заменилась пехота. Те, кто горбился весь день, окапываясь, ушли ужинать и отдыхать, а их места заняли бездельничавшие в отдалении и отоспавшиеся днем. И тоже принялись укрепляться. Затем двинулись на водопой и ночевку конники.
А вот артиллеристы открыли по врагу огонь. Точнее, часть артиллеристов, причем меньшая, потому что большинство начало устраиваться ко сну, стараясь не обращать внимания на канонаду (далеко не всем заснуть удалось, но это уже были их личные проблемы). Нечастый, нельзя сказать, что приносящий врагу большой урон. Восьмифунтовки обстреливали частокол и самую переднюю часть лагеря, судя по регулярно доносившемуся треску разбиваемых бревен, медленно, но верно превращая деревянную стену в руины. Крики и проклятия занимавших вал в опасении ночного штурма стрелков и пушкарей свидетельствовали о поражении не только деревяшек. Трехфунтовки стреляли по расположенным в глубине нарядным шатрам. И попадали, хотя и пушкари не знали, насколько убийственен их огонь.
– От бы у якогось гетмана чи магната попасты… – вслух мечтал кто-то из пушкарского наряда дальнобойной нарезной пушчонки.
– Эге ж, або у самого короля! – поддержал его другой.
– Ни, говорять король – добра людына, к казакам прыхильна (склонная). Це гонористые шляхтичи йому воли на дають.
– От як був быдлом (скотом –
– Да я тебе…
– А ну прекратить! – вмешался в грозивший вылиться в драку спор пушкарь из донцов. – Про короля в шинке спорить будете, если доживете до него. Кто еще раз рот откроет, я тому сам все его зубы в пасть забью!
Молодыки испуганно замолкли, опытных казаков они уважали и побаивались. В таборе продолжился ратный труд. Кто копал, кто тягал, кто стрелял – все были заняты важным делом.
Поляки пытались отвечать, но у них это получалось совсем неубедительно. Во-первых, их орудия могли палить в несколько раз реже, чем у противника. Во-вторых, к ночной стрельбе их канониры приучены не были. Наконец, в-третьих, даже относительно короткоствольные пушки-гаубицы с конической зарядной каморой имели, как выяснилось, большую дальность стрельбы. При таких расстояниях ядра, вылетевшие из польских орудий, летели куда Бог пошлет, попадая больше в белый свет, то есть в поле перед табором. Хотя периодически случались удачи и у польских артиллеристов. Разлетались от попавшего в воз ядра во все стороны доски, а то и человеческое тело или какая-то его часть отправлялись в путешествие по воздуху. Новички поначалу от таких мест шарахались, но, убедившись, что большая часть вражеских выстрелов вреда не наносит, смогли притерпеться к обстрелу, загнать страх внутрь. Внешняя невозмутимость опытных казаков этому весьма способствовала. Да и некогда особо было переживать. Ночной смене табора работы по его укреплению также хватало, копая и таская тяжести, не очень-то поволнуешься. А тяжелая работа… так к этому хлопам, тьфу, теперь казакам, не привыкать. И плеткой уже никто хлестнуть их не посмеет, разве что по приговору суда, так это ж дело житейское. Если напроказил, то наказание не позорит. Говорят, что и будущим королям ум через задницу вбивается.
Немедленной атаки сразу по прибытии врага поляки и не ждали. Кто же, устав с дороги, сразу в драку лезет? Через некоторое время обитатели лагеря так осмелели, что некоторые набрались наглости вылезти за пределы укреплений, чтоб лучше рассмотреть пришедших, на валу за частоколом всем зевакам места не хватило. Польный гетман было дернулся приказать всех загнать обратно, но Владислав его остановил.
– Не надо загонять, пусть издали на врага полюбуются, привыкнут к нему. Потом меньше будут бояться.
– А может, давайте их сейчас всей конницей атакуем? Ad gloriam Patriae (во славу Родины)! – счел необходимым лишний раз показать свои храбрость и непримиримость Любомирский. – Они нашей атаки явно не ждут, не готовы к ней. Растопчем обнаглевшее быдло! Разгоним слишком много возомнивших о себе дикарей!
– Concordia victoriam gignit (согласие порождает победу). Мы же договорились, что будем провоцировать огромное вражеское войско на штурм нашего лагеря! Атаковать их самим – безумие! – резко ответил ему коронный гетман. И большинство окружавших Владислава магнатов его поддержало.
Не проявляя активности, король и его окружение по-прежнему считали, что все идет по их планам. Разве что вызывали всеобщее удивление малый, несравненно меньший, чем польский, размер казацкого табора и расстояние до него – на пределе выстрела крупных польских пушек.
– Неужели они так боятся наших пушек, что расположились так далеко? Ведь им самим в атаку будет неудобно идти.
– Ваше величество, обратите внимание и на смехотворно малый размер их лагеря! Если в него попытаются залезть все их бесчисленные орды, они там окажутся набиты плотно, как селедка в бочке голландского посола. Руку невозможно будет поднять!
– Да не влезут туда все их кони, они же с собой не одного коня в набег берут!
– Неужели, пока эти нас отвлекают, другие пошли на Краков или Варшаву?
– А в прошлом году они так и сделали…
– Господи, спаси и сохрани!
– Sursum corda (выше голову)! – подбодрил окружающих король, пресекая возникающие панические настроения. – Адам, – обратился он к коронному гетману. – Пошли по правому берегу Вислы патрули вверх и вниз по течению, пусть посмотрят, нет ли следов вражеской переправы. – И, обращаясь уже ко всем присутствующим, продолжил: – Панове, посмотрите на число конницы на флангах. Их много, но нельзя сказать, что мы не могли бы выйти с ними на бой. Стали бы они рисковать, подставляясь под наши удары по частям?
– Может, они преисполнились от прошлогодней победы гордыней?
Владислав поморщился:
– Sic fata voluerunt (так было угодно судьбе), что их главаря, Хмельницкого, я знаю лично. Он очень неглупый и осторожный человек и опытный воин. Да и в его окружении неплохих полководцев хватает. Не поверю, что они пойдут на такой риск.
– Может, все-таки атакуем? – продолжил гнуть свою линию Любомирский.
– Нет! Будем выжидать, как решили раньше, – ответил за короля коронный гетман.
Днем ожидание вражеской атаки далось большинству легко. Постепенно даже интерес к рассматриванию копошащихся вокруг своего табора казаков и неподвижно стоящих – явно в ожидании польской атаки – конников прошел. Лагерь зажил своей обычной жизнью, разве что напиваться до потери сознания сегодня никто не решился. Не особенно встревожила людей и начавшаяся артиллерийская перестрелка. Если стреляют не в тебя, то не так уж это и страшно. Война, однако.
Где-то к полуночи к грохоту пушечных выстрелов присоединился визг и рев ракет, запускаемых в сторону лагеря пластунами. Отведенные в заднюю часть лагеря лошади волновались, но в панику не впадали, переносили обстрел удовлетворительно. Чего нельзя было сказать о многих людях в лагере. Они эти воистину адские звуки слышали впервые и спать под такой аккомпанемент не могли. В темноте ночи, при вспышках пушечных выстрелов, давящий на психику вой воспринимался особенно обостренно. Некоторые, не постеснявшись выказать страх, вслух молились Христу или Деве Марии о защите от сатанинских происков. Другие переговаривались, и не о рыбалке или охоте, естественно. Болтали о страшных схизматиках и дикарях, которых, говорят, пришло видимо-невидимо. Вот все соберутся – и затопчут христиан копытами своих лошадей.
