Для них он был просто Билл, парень с соседней улицы, который подался в Лондон, там разбогател и вернулся домой состоятельным, по местным меркам, человеком. И в церкви он был похоронен не как гений, а как примерный и достаточно щедрый прихожанин.
Я не мог в это поверить.
– А почему же тогда сохранили его дом и даже жилище любимой девушки?
Гид пожал плечами:
– А зачем их рушить? Мы, вообще, стараемся ничего без крайней надобности не ломать.
Как же я тогда позавидовал англичанам, которые могут пренебрежительно бросить: «Эта церковь сравнительно новая, ей всего триста лет». А тысячелетняя Москва лишь редкими островками застройки подтверждает четверть или треть своего возраста…
Не могу сказать, что нынче у нас родную старину не берегут. Что осталось – хоть вяло, но реставрируют. Особнячки, построенные лет двести назад, продают банкам или схожим конторам с обязательством сохранить фасад. И слава Богу!
Но вот однажды, проезжая мимо очень красивой церквушки в Филях, я сам себе задал вопрос: а почему она дожила до наших дней? И сам себе с недоумением дал ответ: потому, что ее не сломали ни полтораста, ни сто, ни пятьдесят лет назад. Не разрушили, когда она еще не была старинной, когда была просто одним из множества московских храмов. Не сломали, потому, что – а зачем рушить?
Впрочем, я не архитектор, не реставратор, и разговор мой об ином.
Мы с вами не миллионеры, у нас нет родовых замков, нет поместий с загородными дворцами, нет даже особняков под офис. Но и нас, абсолютно рядовых россиян, окружает старина. Только не ценим мы ее. Не бережем.
Говорят, красиво жить не запретишь. Но ведь жить красиво – вовсе не обязательно значит шляться по ресторанам и греть бледные телеса где—нибудь поближе к экватору. Желательно видеть красоту каждый день в собственном доме.
Мы желаем. Ради красоты идем на денежные жертвы: покупаем французские обои или турецкий ковер. Вешаем под потолком чешскую люстру. Привозим из турпоездки фарфоровую пастушку и ставим на комод. И правильно делаем. Имеем право. А иногда даже возможность.
Но вот что огорчительно: во имя новой красоты мы слишком часто выкидываем из дома то старье, которое через три—четыре десятка лет станет уже не рухлядью, а вещью в стиле ретро.
Что я имею в виду?
У обжитой квартиры, как у родного города, всегда есть возраст, и глаз его сразу с радостью улавливает. И увидев дома у приятеля керосиновую лампу, медный самовар или примус, мы восхищенно причмокиваем:
– Ишь ты! Где достал?
А он не доставал – он нашел на свалке.
Мы, к сожалению, стареем довольно быстро – не так уж долог человеческий век. Но нас окружает множество вещей, которые старятся еще быстрее нас. Ну—ка постарайтесь вспомнить вещи вашего детства, которые ушли в историю. И если вернутся оттуда, то лишь в качестве мудрых и полезных украшений наших квартир.
Я, например, учился писать ручкой с перышком, а чернила носил в замечательной посудине – чернильнице—невыливайке. Помню, редкие в ту пору иностранцы спрашивали, где можно купить «русский компьютер» – счеты: говорили, что на этом агрегате подсчитывали даже государственный бюджет.
Когда мы жили в коммуналке, под потолком у нас висел огромный оранжевый абажур, может, даже шелковый, который вручную смастерила мама. И ведь как уютно было в комнате! Еще у нас была швейная машинка «Зингер» – в каком из переездов я потерял эту замечательную вещь?
Я набиваю эти заметки на компьютере – быстро, удобно, и править одно удовольствие. Но куда девалась первая в моей жизни черная, тяжелая пишущая машинка марки «Рейнметалл», которую к какому —то из моих дней рождения выбрал в комиссионке мой друг Андрей Соколов? Ведь это тоже история, пусть только моя личная.
У кого сохранился «Индезит» сталинских, хрущевских, брежневских времен – стиральная доска? А ведь сколько лет наши женщины с помощью этой бытовой техники доказывали всему миру преимущество социализма над капитализмом! А чугунные утюги, прекрасные в своей увесистости и прочности – неужели все они ушли в металлолом вместе с котелками и ухватами?
Нынче даже депутат от какой—нибудь «патриотической» конторы знает, что старинная прялка не только самое изысканное украшение его загородного особняка, но и зримое доказательство патриотизма. А ведь эта прялка, если только не сляпана по срочному заказу специально под выборы для домашнего телеинтервью, уцелела чудом – сколько их нашло свой конец в беленых печках и скромных буржуйках в морозные российские зимы?
Я назвал эти предметы не слишком далекой старины мудрыми и полезными. Почему?
Вот почему.
Нас когда—то в школе учили (а наших детишек и нынче учат) что прошлое страны – это войны, сухопутные и морские сражения, царские указы, боярские заговоры, крестьянские восстания и победные революции. Отчасти верно. Но ведь помимо торжественной государственной истории была еще иная, не менее значимая: история наших семей, частная жизнь прабабушек и прадедушек, их ежедневная борьба за существование, их бытовая смекалка, позволявшая выжить и под татарами, и под царями, и под большевиками.
До нас уже дошло, что купеческие особнячки надо не сносить, а реставрировать. До нас еще не дошло, что крестьянские избы, сараюшки и баньки по—черному – тоже памятники старины, без которых эта самая старина будет иметь не честное человеческое лицо, а спесивую начальственную морду с дворцами, гербами и парадными залами. До нас тем более не дошло, что и в наших современных, вполне комфортабельных городских жилищах стоит хранить вещественную память о наших папах, мамах, дедушках, бабушках и более дальних предках, которые вопреки всем властям, и отечественным, и чужеземным сберегли и передали нам тоненькую свечечку жизни.
Уж очень грустно представлять себе, как через пару десятилетий наш внук, доросший до «Мастера и Маргариты» спросит нашего сына:
– Пап, вот тут кот Бегемот говорит, что сидит, никого не трогает, примус починяет. А что это – примус?
Сын же, чтобы не уронить авторитет в глазах отпрыска, наморщит молодой лоб и скажет:
– Примус? А—а, это, по—моему, была такая рок—группа.
На что отпрыск тоже соберет в складочки вовсе уж безгрешный лобик и задаст еще один недоуменный вопрос:
– А зачем рок—группу починять?
ПЕЧАЛЬНЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ
Гигантской машине телевидения постоянно требуется горючий материал. Множество каналов, куча программ, круглосуточный эфир. В топку летит все, что попадется под руку: войны и теракты, благодеяния и аферы, религия и секс. Особенно дорого ценятся сенсации – они дают рейтинг, а, значит, и деньги. Одному серийному убийце ТВ уделит куда больше внимания, чем десяти великим поэтам.
Нет новых сенсаций – сгодятся и старые.
Недавно телевидение вспомнило о Кашпировском, заставив и нас не без труда вспомнить об этом неординарном человеке, имя которого пятнадцать лет назад знала буквально вся страна. Былую знаменитость откопали на окраине Нью—Йорка, где он ныне существует достаточно скромно. Частное лицо. Не эмигрант, слава Богу, но и не турист, чья любознательность с лихвой исчерпывается за три недели. Скорее, долговременный житель – вроде таджикского гастарбайтера в Москве, где ему вовсе не сахарно, но дома, среди прочих безработных, еще хуже.
Ну ладно, живет себе Кашпировский в Штатах, никого не трогает, ничего не нарушает. Нам—то какое дело?
Есть дело. Еще как есть! И разговор не столько о выдохшейся знаменитости, сколько о нас с вами. Что мы за люди?
История уже подзабылась, надо хотя бы коротко напомнить.
