— Его следует переписать с первой до последней страницы, а я не уверен, что игра стоит свеч. Пусть останется, как есть, opus imperfectum[94]…Я вот что хотел вас спросить, — сменил он тему, — если это не секрет. За мной ничего такого не замечали в последнюю неделю? Что докладывает охранник и все прочие?
Профессор встал с кресла, постоял несколько мгновений у окна, потом в задумчивости вернулся на место.
— Умеют быть невидимыми, когда надо, но, конечно, все бдят… Ничего сенсационного не докладывали: только что вы по многу раз за ночь включаете свет. Включаете и через пару минут гасите… По крайней мере так мне сказали… Подозреваю, что мне всего не говорят, — добавил Профессор, понизив голос. — Подозреваю, что они узнали еще о чем-то немаловажном — или вот-вот узнают…
— В связи со мной? — спросил он, переборов волнение.
Профессор призадумался, потом снова рывком встал и отошел к окну.
— Не знаю, — сказал он немного погодя. — Может быть, и не только в связи с вами…
Утром 3 августа Профессор пришел неожиданно, после ощутимого перерыва.
— Не знаю, радоваться или нет. Вы прославились на всю Америку. Один иллюстрированный журнал опубликовал интервью с вами — конечно, фальшивку: «Как в меня попала молния». Фальшивка произвела сенсацию, все наперебой принялись ее перепечатывать. Комитет по печати проинформировал нас, что трое корреспондентов крупных американских газет прибыли в страну вчера вечером и хотят непременно с вами встретиться. Им ответили, что доктора пока не разрешают посещений. Но сколько времени еще удастся вас скрывать? Возможно, в эту минуту газетчики уже развернули свою деятельность. Младший персонал больницы расскажет им все, что знает, и много сверх того, от себя. Найдутся информаторы и здесь… Что же касается фотографий, тут у меня иллюзий нет. Вас, бесспорно, снимали, и неоднократно: на прогулке, у окна, может быть, даже в постели… Но я вижу, это известие вас отнюдь не ошеломило, — заметил Профессор, просверлив его взглядом. — Вы ничего не говорите.
— Я ждал продолжения.
Не сводя с него испытующих глаз, Профессор подошел ближе.
— Откуда вы знаете, что есть продолжение?
— Догадался, потому что вы нервничаете. Я вас таким никогда не видел.
Профессор с горечью усмехнулся.
— Вы, может, и не видели, тем не менее похвастаться крепостью нервов я не могу… Однако к делу. Возник целый ряд осложнений, особенно в те две недели, что я отсутствовал.
— Из-за меня?
— Нет, не из-за вас. И не из-за меня. Вы не покидали территорию (я это знаю, потому что звонил каждый день). Я же за две недели, проведенные в Предяле, не обсуждал ситуацию ни с кем, кроме двоих- троих коллег, в чьей надежности не могу усомниться… Но кое-что стряслось. Барышня из шестого номера, которую нам подсунула Сигуранца, исчезла десять дней назад. В Сигуранце давно подозревали, что она — двойной агент. Но что она работает на гестапо, даже они не догадывались…
— Надо же, — тихо сказал он. — Но как могли это так скоро установить?
— Раскрыли шпионскую сеть, куда она входила, и арестовали троих агентов, как раз тех, что подстерегали вас несколько ночей подряд в машине с погашенными фарами. Сигуранца не без оснований предполагала, что вас должны были похитить и переправить через границу, в Германию. Они ошиблись только в одном: речь шла не о ком-то из вождей легионеров, а о вас
— Да зачем я им? — улыбнулся он.
Профессор шагнул к окну, но замер на полпути, обернулся и с минуту вглядывался в него.
— Затем, что вы — то, что вы есть, после всего случившегося. — Профессор стал медленно прохаживаться между дверью и креслом. — Я никогда не строил себе иллюзий. Знал, что когда-нибудь информация просочится. Потому-то и писал регулярно в «Ла пресс медикал» — хотел, чтобы по крайней мере сведения были из первых рук. Конечно, всего я не раскрывал. Довольствовался сводками об этапах восстановления физической и умственной нормы. Только раз позволил себе аллюзию, и то довольно расплывчатую, на процесс омоложения. А о гипермнезии — ни слова… Но они выведали все: и про вашу феноменальную память, и про то, что вы вспомнили все языки, которые учили в юности. Таким образом, вы стали самым ценным экземпляром человеческой породы из имеющихся сейчас на земном шаре. Все медики мира желают заполучить вас, хотя бы на время, к себе в университеты.
— В качестве морской свинки? — снова улыбнулся он.
— Можно сказать и так. Вполне понятно, почему гестапо хочет похитить вас любой ценой — в его руках информация, добытая барышней из шестого номера.
Профессор на минуту смолк, потом неожиданно заулыбался.
— Ваша подруга — на одну ночь или на несколько?…
— Боюсь, что не на одну, — признался он, краснея.
— Так вот, ваша подруга оказалась смышленее, чем думала Сигуранца. Она не ограничилась одной только проверкой потенции и не только, пользуясь вашим парасомнамбулическим состоянием, выпытала у вас, кто вы такой. Она поступила по-научному: записала на крохотный магнитофон все ваши с ней разговоры, а вернее, ваши длинные монологи, и передала их Сигуранце. Там были интересные вещи. Например, вы читали стихи на очень многих языках, а когда она задавала вам вопросы по-немецки или по- русски, вы отвечали впопад и без всяких затруднений. Кроме того, она составила список всех грамматик и словарей, которые вы получили из дому. И всю собранную информацию предусмотрительно продублировала для своих шефов из гестапо. Вероятно, кто-то из высших чинов последнего, прослушав пленки, и распорядился похитить вас.
— Понятно, — проронил он, потирая лоб.
Профессор выглянул в окно, долго осматривал сад, прежде чем продолжить:
— Разумеется, охрану удесятерили. Вы, может, и не заметили, но уже несколько дней все соседние комнаты заняты агентами. А по ночам — можете себе представить, как патрулируется улица… И при всем том вскоре вам предстоит эвакуация.
— Жаль, — сказал он. — Я привык… и мне даже нравилось.
— Нам посоветовали уже сейчас начать вас маскировать. Во-первых, надо отпустить усы. Потом, мне сказали, над вашей внешностью поработают; я думаю, перекрасят волосы и изменят стрижку, чтобы вы не были похожи на фотографии, тайком снятые в последние недели. Меня уверяли, что смогут прибавить вам лет десять-пятнадцать. При выходе из клиники вам на вид будет за сорок… — Профессор устало смолк и опустился в кресло. — К счастью, у вас больше не повторялись кризы парасомнамбулизма. По крайней мере так сказали мне…
День обещал быть жарким. Он снял больничную куртку и, облачившись в самую тонкую пижаму, какую только нашел в шкафу, растянулся на постели. «Ты, конечно, прекрасно понимаешь, — взошла в мозгу мысль, — что ты не лунатик. Ты вел себя так, как было надо, чтобы устроить путаницу. Но теперь необходимость в этом отпала…»
— Двойник, — прошептал он. — Предупреждает вопросы, которые я собираюсь задать. Как настоящий ангел-хранитель.
«Что ж, эта формула тоже точна и плодотворна.» — «А есть и другие?» — «Есть, и много. Некоторые уже вышли из употребления и стали анахронизмом, некоторые — вполне действенны, особенно там, где христианство сумело сохранить в теологии и на практике древнейшие мифологические традиции». — «К примеру?» Он с любопытством улыбнулся. «К примеру, наряду с ангелами и ангелами-хранителями, силы, архангелов, серафимов, херувимов. Существ по преимуществу промежуточных». — «Промежуточных между областью сознательного и бессознательного?» — «Разумеется. Но также и между природой и человеком, между человеком и божеством, рацио и эросом, началом женским и мужским, тьмой и светом, материей и духом…»
Он заметил, что смеется, и приподнялся на локтях. Внимательно оглядел палату, потом проговорил тихо, но отчетливо:
— Итак, мы вернулись к моей старой страсти: к философии. Сумеем ли мы когда-нибудь
