куда пошла эта партия. Все, что мне нужно от этой сделки, — чистые доллары США. Двадцать тысяч, не облагаемых налогом, меня вполне устроят.
Улыбка капитана стала еще маслянее, а полупоклон — почти изящным. Если он думал, будто никому не понятно, что происходит у него в голове, то был просто сумасшедшим. Как только он заграбастает эти два килограмма, я тут же превращусь в очередного мертвого американского гангстера, возможно унесенного ураганом, а двадцать тысяч осядут в его кармане вместе с неплохим наваром от торговли героином. Я предложил сочную наживку, и он проглотил ее без всяких колебаний.
— Отличная сделка, — сказал он. — Когда нам ждать товар?
— Мне нужно вернуться в город и...
Он маханул рукой, словно отбрасывая это незначительное обстоятельство:
— Машина сеньора Фусиллы в вашем распоряжении. Я предлагаю завершить нашу сделку немедленно.
— А как же наличные?
— Будут ждать вас к вашему возвращению.
— Но снаружи охрана... — начал я.
— Их проинструктируют, и они пропустят вас.
— О'кей, звучит неплохо. Если эта сделка получится, то, может, будет не последней.
Его дружеский смех был так же невесел, как голая кость.
— Разумеется, сеньор. Это такое удовольствие — участвовать в выгодной сделке. — Но в подтексте звучало, что у меня нет ни малейшего шанса предпринять вторую попытку. Стены Роуз-Касл крепкие и высокие, а воды, омывающие ее, так и кишат акулами, питающимися падалью, которые быстро и мастерски расправятся с телом...
Капитан посмотрел на Фусиллу:
— А теперь наш гость, вероятно, хочет взглянуть на наших... гостей.
Фусилла поклонился в ответ:
— С удовольствием. Прошу сюда, сеньор.
Огни Нуэво-Кадиса тускло подсвечивали низко нависшие облака. Я повернул «вольво» на узкую, посыпанную щебнем дорогу, ведущую в город, обгоняя потрепанные машины, спешившие найти в нем безопасное убежище. Ночной воздух становился все влажнее и будто на глазах закручивался в чахоточные порывы ветра.
Где-то над океаном центростремительные силы урагана собирались с духом, готовясь к решительному броску. Сейчас он откинулся назад, словно гурман за столом, обозревающий все те деликатесы, которые ему предстоит съесть, вдыхая ароматы и наслаждаясь предвкушением настоящей трапезы.
Я снова набросал в уме вход в Роуз-Касл, места, где располагалась охрана, припомнил тускло освещенные усилиями местного генератора коридоры и лестницы, которые вели в сверхсекретное отделение.
Кто бы ни занимался реконструкцией, они сочли гранитные стены слишком толстыми, чтобы долбить их, поэтому алюминиевые трубы, несущие провода, опирались на стальные клинья, вбитые между блоками.
Хуан Фусилла не заметил, как я проследил за тем, куда они идут; мы добрались до их пересечения, где провода входили в распределительную коробку, установленную наверху вертикальной трубы, вмонтированной в пол. Он был слишком увлечен, излагая мне историческое прошлое Роуз-Касл, гордо указывая на детали, которые обеспечивали ее неприступность, и рассказывая о знаменитых заключенных прошлого и о том, как немедленно пресекались попытки их освобождения.
Я изображал из себя заинтересованного туриста, расспрашивая, что находится под этим уровнем. Хуан, торжественно улыбаясь, заявил:
— Ах, сеньор, там расположено нечто, предназначенное только для служебных глаз. Это часть прошлого, которое мы не раз возрождали к жизни. Наши предки были весьма изобретательными людьми, знавшими, как следует обращаться с врагами.
— О? — Я сделал вид, что не понял, и он снова улыбнулся:
— Самые наивные называют это темницей... камерой пыток. Мы предпочитаем называть это место камерой допросов. Знаете ли, очень эффективно. Один вид этой камеры избавляет нас от необходимости долгих дискуссий с нашими... гм... гостями.
— Очень остроумно, приятель, — оценил я. — Есть ли шанс посмотреть на нее?
Фусилла рассыпался в смехе, как будто я удачно пошутил.
— Ну, поскольку вы здесь по делу, которое, скажем так, официально разрешено, почему бы и нет? — Его глаза были полузакрыты, он продолжал улыбаться. — Если подумать, это неплохая мысль, словно предупреждение о том, что наши отношения должны всегда оставаться... скажем, порядочными?
Я ухмыльнулся в ответ на его завуалированную угрозу и сделал знак рукой, чтобы он показывал дорогу.
Вход был спроектирован так, что в спешке его невозможно было отыскать. Фусилла намеренно прошел мимо него, затем помедлил и, доказывая мое предположение, вернулся на несколько ярдов, указав на пространство между двумя массивными балками, поддерживавшими потолок. Он потянулся вверх, наполовину вынул два огромных болта, которыми были обиты балки, и надавил на гранитную стену. Где-то скрипнул блок рычага, и плита тяжело повернулась.
Современные фильмы ужасов в действительности имеют реальную основу, но даже в них такое не увидишь. Устройства, какими была оснащена Роуз-Касл сотни лет назад, оказались даже мудренее, чем те, что применяли нацисты. Уже тогда знали о разных болевых порогах и изобрели орудия, которыми могли сломить любое человеческое терпение. Фусилла показал на приспособления, чье назначение было так очевидно, что любая женщина при виде их немедленно бы впала в истерику. То, что они проделывали с мужчинами, даже меня заставило испытать сосущую боль под ложечкой, а ведь я был всего лишь гостем. Впрочем, все было устроено очень аккуратно. Ящики и желобы для крови стояли под рукой, чтобы не запачкались допрашивавшие, а заботливо расставленные деревянные скамьи и столики предназначались для желавших насладиться зрелищем.
Все это было очень интересно, и я кивал, увлеченно внимая живописному повествованию Фусиллы о каждом предмете в камере пыток. Но что меня на самом деле занимало — это наше постепенное продвижение к помещению, за тяжелой дверью которого раздавалось регулярное «бамп-бамп» газолинового двигателя, вращавшего генератор.
Когда наша экскурсия закончилась и удрученное выражение моего лица вполне удовлетворило Фусиллу, мы повернули назад и поднялись по вырезанной вручную лестнице на площадку, где он снова опустил гранитную плиту, ухватившись за железное кольцо, укрепленное в стене.
— Ну а теперь, — сказал он, — посмотрим на тех, кого мы пришли навестить.
Там находилось двенадцать человек, каждый в отдельной камере за толстой деревянной дверью, в которую был вмонтирован глазок не больше дюйма диаметром, чтобы наблюдать за заключенными. Остановка была довольно комфортной для тюрьмы, напоминая скорее одноместные гостиничные номера, чем камеры. Но это были политзаключенные, и таким образом преследовались психологические цели. Это не давало им определить свой настоящий статус, позволяя поддерживать несбыточные надежды в пучине отчаяния. Как только они садились на наркотики, контроль над ними завершался. Живыми они представляли собой источник доходов и политических манипуляций, всегда готовые к торгам, действовавшие по приказу Орте-ги, — если только они не хотели страдать от боли при наркотической ломке или умереть.
Виктор Сейбл удивил меня. Тюремная жизнь едва ли коснулась его. Он сидел за столом, поглощенный серьезными раздумьями, и что-то писал. Кроме небольшой лысины, он ничем не отличался от своих фотопортретов, которые я видел. Не было никаких сомнений в том, что это он. Единственная лампочка бросала на него резкий свет, и я узнал его и в профиль и в анфас.
Я намеренно задерживался подолгу возле каждой двери, так что, когда мы подошли к камере Сейбла, все выглядело вполне естественно. Но как только я узнал его, все мое внимание сосредоточилось не на человеке в камере, а на замках его двери. Все разглядев, я перешел к следующей камере, потом к следующей, так что Фусилла так и не догадался, зачем я проник сюда.
Только бы продержалась погода, думал я. Рассеянно я припомнил, что ураган получил имя Фрэнсис.
