Пауан утверждал, что поступок государя был, несомненно, проявлением силы воли и свободомыслия. По его мнению, главный наряд года было хорошо продуман и явился плодом долгих и трудных размышлений, быть может, король трудился над ним по ночам уже давно, не один год и даже не одно пятилетие; в любом случае новое платье короля, по мнению камергера, не было скороспелым плодом поспешной импровизации, и в тайну замыслов монарха были уже давно посвящены все костюмерши, швеи и примерщицы. Потребовались годы и годы на то, чтобы довести до совершенства новые способы вязания узлов, чтобы выбрать редчайшие виды тканей вроде тончайшего крепдешина или тяжелого бархата, потребовались годы и годы на то, чтобы изобрести новые способы ткачества, опробовать их и создать новые ткани или заказать невиданные ткани в дальних странах, где их производили; а еще сколько времени потребовалось для того, чтобы решить, каковы должны быть фалды и как по-новому следует закладывать складки, чтобы усовершенствовать способ кроя тканей… И однако же, несмотря на то что над королевским гардеробом трудились сотни людей, оттуда не просочились никакие слухи! Больше того, на ежедневных церемониях король ограничивался незначительными новациями, хитроумными, изощренными, но такими, чтобы их новизна не казалась слишком уж ошеломляющей, он ограничивался изменениями едва заметными, которые многие считали не стоящими внимания. Пауан также сказал, что, кроме этого экстравагантного, необычайного одеяния, единственное нарушение, что он усмотрел по отношению к протоколу, состояло в том, что король уже на четверть часа отставал от «расписания» прохождения по галерее. Кстати, стоявшие позади меня, по-видимому, весьма осведомленные особы сообщали тем, кто желал их выслушать, что с шести часов утра в королевском дворце царило необычайное оживление, в особенности же сильное возбуждение царило в тех покоях, где суетился и жужжал огромный рой костюмеров. По их мнению, то, что удалось за столь короткое время облачить короля в наряд столь невиданной сложности, было настоящим чудом даже для– монарха со всей его многочисленной челядью.
Я видел, что вскоре церемония должна закончиться, король, вероятно, вернется в свои апартаменты и там предпримет невероятные усилия для того, чтобы справиться с тяжелейшей задачей: снять с себя свое новое одеяние. Было видно, что король уже доведен до изнеможения, потому что крупные капли пота покрывали его чело и сползали по щекам, его левая рука, лежавшая на встречной складке, чтобы эта самая складка выглядела безупречной, побелела от напряжения, настолько ткань была плотной, тяжелой и непокорной, хотя можно было предположить по легким движениям, угадывавшимся под тканью, что там внутри находится человек, быть может, настоящий колосс, стоящий на коленях на доске на колесиках и помогающий королю поддерживать складку в должном положении. Подтверждал предположение о наличии помощников под фалдами, складками и воланами одеяния тот факт, что, несмотря на полумрак, царивший в нижней части галереи, на высоте полуметра от пола все же можно было заметить множество веревок, протянутых вдоль галереи и предназначенных для того, чтобы тянуть на них помощников короля, служивших ему опорой. Мне даже показалось, что две из этих веревок, если судить по их судорожным подергиваниям, совпадавшим по ритму с шажочками короля, служили для того, чтобы попеременно тянуть его за ноги, помогая ему двигаться, ибо, вероятно, тяжесть различных частей его одеяния, облекавших его тело, была столь велика, что сделала бы его задачу без этой помощи просто невыполнимой; должен признаться, что сей факт поразил мое воображение именно тогда, когда даже такой тупица, как я, осознал, что даже наделенный недюжинной силой атлет, «заточенный» в сложнейшую по структуре «упаковку» из тканей и украшений, составлявших одеяние короля, не смог бы удержаться на ногах без посторонней помощи, что он непременно бы рухнул и почти тотчас бы погиб, задохнувшись под грудой материи. Ну а передвигаться с такой тяжестью на плечах было и вовсе невозможно без посторонней помощи! Но даже при наличии множества помощников монарху было невероятно тяжело идти. Это было заметно хотя бы по тому, что он спотыкался и покачивался, походка его от предпринимаемых усилий была нетвердой. Уж не переоценил ли он свои силы? Не вообразил ли он себя невиданным силачом, настоящим Геркулесом, когда, руководствуясь своим пылким воображением гения, задумывал свое одеяние? И удастся ли ему выдержать это испытание до конца? Королю оставалось преодолеть всего несколько метров, но каждый из присутствующих видел, что он вот-вот рухнет на пол и так и останется лежать в совершенном изнеможении. Тонкая кайма «самплы» изысканного цвета спелой сливы уже слегка подрагивала, и это подрагивание, бывшее весьма дурным знаком, было тем более заметно, что «сампла», шедшая наискось от плеча к бедру, была пришита под таким углом и с таким расчетом, чтобы можно было по достоинству оценить богатство оттенков переливчатой муаровой ткани. Все придворные затаили дыхание, преисполненные одновременно крайне противоречивыми чувствами восхищения мужеством монарха и страхом от ожидания его возможного падения. Многие опасались, что он сейчас упадет, обессиленный, раздавленный, быть может, полузадушенный или даже совсем задохнувшийся под горой, нет, под лавиной из тканей, в которую превратится его одеяние, и будет погребен под нагромождением складок, фестонов, воланов, рюшей, бантов, лент, кружев, километров тесьмы и сутажа, килограммов украшений. Теперь над большой галереей опять воцарилась почти абсолютная тишина, не было слышно ни звука, кроме шелеста и шороха тканей королевского одеяния; музыка смолкла, вероятно, каждый из придворных в этот миг хотел бы устремиться на помощь своему монарху, чтобы поддержать его, послужить ему дополнительной опорой, но совершенно очевидно, это было невозможно. Что до меня, то я в этот миг крепко вцепился правой рукой в полу своего бесценного жилета из шерсти фландрина, как я это делал всегда в минуты большого душевного волнения.
Наконец король сделал последние шаги, вошел под свод царских врат и скрылся из виду, потому что за его спиной тотчас же упали тяжелые портьеры. И вот тогда присутствующие разразились настоящей бурей оваций – монарх победил! Затем придворные медленно разошлись, еще пребывая под впечатлением от представленного на суд общества королевского облачения, обсуждая различные детали этого одеяния, которое, сказать по правде, могло быть объектом бесчисленных дискуссий. Замечания, высказанные Пауаном, привлекали наибольшее внимание, а он без устали продолжал воспевать истинную гениальность, проявленную королем при создании этого шедевра, а также проявленную сегодня храбрость. Именно гениальностью короля объяснялся тот факт, что демонстрируемые в последнее время на ежедневных аудиенциях костюмы короля приводили всех в уныние, это было сделано специально, чтобы ввести всех в заблуждение, потому что их незамысловатость, являвшаяся якобы следствием истощения фантазии, на самом деле была обманчива, ведь в действительности король уже очень давно готовился нанести мощнейший удар, и невыразительность, если не сказать посредственность предыдущих одеяний, представленных на суд двора, преследовала вполне определенную цель: увеличить во много раз силу подготовленной и осуществленной королем революции в сфере искусства одевания!
Затем мы с Пауаном вернулись домой, с трудом обходя на улицах огромные грязные лужи, так как, пока король демонстрировал сноси новый наряд, прошел сильный дождь. Однако Пауан всю дорогу хранил молчание; я подметил, что, как только мы раскланялись с последним из придворных, Пауан помрачнел. Должен признаться, никогда прежде я не видел его столь угрюмым и озабоченным. Он не произносил ни слова, и это меня несказанно удивило, в особенности при сравнении с той общительностью и восторженностью, что он проявлял совсем недавно. Причин такого состояния духа я не понимал.
Мой друг продолжал пребывать в тоске и печали на протяжении многих дней, но сколько я ни досаждал ему расспросами, он упорно хранил молчание.
Вскоре в местной печати появились разнообразные и многочисленные статьи, содержавшие суждения о новом королевском наряде, и я не пропустил ни одной из них, чтобы при чтении совершенствоваться в столь изысканном и многотрудном искусстве одевания. Эти письменные отзывы открыли мне глаза на многое из того, о чем Пауан в своих комментариях либо совсем умолчал, либо высказался очень тонкими намеками, желая кое-что оставить в тени, а быть может, и просто из-за нехватки времени, но вовсе не из-за незнания и недопонимания, в этом я абсолютно уверен. Итак, один из комментаторов пытался объяснить, что основная проблема «ложного караберне» и его крайне оригинального, если не сказать экстравагантного расположения, по его мнению, не могла быть осмыслена и постигнута, если не иметь в виду (по его выражению «не держать в голове») то обстоятельство, что существует определенная внешняя схожесть между «караберне» и «гарабреной», схожесть мнимая, кажущаяся, но приводящая к тому, что многие любители, недостаточно сведущие в тонкостях и секретах искусства одевания, путают эти два вида украшений, тем более что в стародавние времена существовало два вида «гарабрены»: правосторонняя и левосторонняя, из которых именно последняя имела наибольшее сходство с «караберне». По мнению комментатора, было совершенно очевидно, что украшение, похожее на «караберне», которому отдал предпочтение король, как раз и было создано в расчете на это сходство, но речь-то на самом деле шла не о
