Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

были тщетны; мы ведь должны знать заранее, если готовы к конфликту, что в будущем сражении могут быть перемирия, но мира быть не может.

Если мы примем самый широкий и мудрый взгляд на Дело, то Дела проигранного не существует, поскольку не существует Дела выигранного. Мы сражаемся за проигранные дела, потому что знаем, что наше поражение и смятение могут быть прелюдией к победе тех, кто придет нам на смену, пусть даже их победа не будет долговечной; мы сражаемся, скорее, ради того, чтобы поддержать жизнь в чем-то определенном, а не в надежде на триумф всего что угодно. Если философия Брэдли сегодня несколько не в моде, следует заметить: то, что вытеснило ее и что пользуется сейчас успехом, является, по большей части, сырым, необработанным и провинциальным (при всей специализированное™ и научности) и также обречено в свою очередь на гибель. Поворот Арнольда от радикализма середины века отмечен наблюдением: 'Внезапно появилась какая-то новая сила'. Какая-то новая сила имеется всегда; но та новая сила, которой суждено вытеснить философию, вытеснившую Брэдли, возможно, окажется чем-то одновременно более старым, более терпеливым, более гибким и более мудрым. Основные свойства большей части современной философии суть новизна и непродуманность, нетерпимость, негибкость в одном отношении и текучесть в другом, а также безответственность и отсутствие мудрости. Мудростью Брэдли был наделен щедро; мудрость заключается по большому счету в скептицизме и нециничной разочарованности; и этими качествами Брэдли был наделен щедро. А скептицизм и разочарованность — полезное оснащение для религиозного понимания; и этим Брэдли был также наделен.

Читавшие 'Исследования по этике' будут готовы возразить, что именно Брэдли своей книгой в 1876 г. вышиб почву из-под 'Литературы и догмы'[893]. Это не означает, однако, что два автора не стояли на одних и тех же позициях; это означает лишь, что 'Литература и догма' не характерна для основных взглядов Арнольда, изложенных в 'Критических опытах' и в 'Культуре и анархии', что главной слабостью культурного багажа Арнольда была слабость его философской подготовки и что Брэдли в философской критике демонстрирует тот же тип культуры, который Арнольд демонстрировал в критике политической и социальной. Арнольд совершил вылазку в область, для которой у него не было оснащения. Нападки Брэдли на Арнольда не занимают много места, но Брэдли был экономен в словах; всё сказано — в нескольких абзацах и нескольких сносках к 'Заключительным замечаниям':

Однако тут снова 'культура' приходит нам на помощь и показывает, что здесь, как и везде, изучение изящной литературы, способствующее кротости, делает также ненужным всякое дальнейшее образование; и у нас уже возникло чувство, будто облака, которыми метафизика окутала материю, начали рассеиваться в свете нового и свежего знания. И, обратившись к восходу, мы вздохнули над бедным Гегелем, не читавшим ни Гёте, ни Гомера, ни Ветхого, ни Нового Заветов, ни вообще ничего из той литературы, что сформировала 'культуру', но при этом — не зная фактов, не читая книг, никогда не задаваясь 'вопросом новичка, что в реальности есть бытие', — извлекающим из собственной головы эти глупые противоречия, которые не обманут ни одного человека с утонченным вкусом.

А вот пример того, как оружие Арнольда, заостренное, наподобие лезвия бритвы, обращается против самого Арнольда.

Однако 'поток' и 'тенденция', отслужив свое, как афиши прошлой недели, теперь отступают на задний план, и мы, наконец, узнаем, что 'Вечное' вовсе не вечно, если мы только не называем так все, что происходит на глазах у любого поколения и что, по мнению этого поколения, произошло и произойдет, — точно так же привычку мыться можно было бы назвать 'Вечным 'не-мы', способствующим чистоте', а обыкновение 'Рано в кровать — рано вставать' — 'Вечным 'не-мы', способствующим долголетию', и так далее, — так что 'Вечное', короче, есть не что иное, как трескучая литературная фраза. В результате, единственное, с чем мы остаемся, это утверждение, что 'праведность' есть 'спасение' или благоденствие. И что есть еще некие 'закон' и 'Власть', имеющие к данному факту некоторое отношение; здесь опять нам надо не постыдиться сказать, что не в состоянии понять смысла ни одной из этих фраз и, похоже, идем по следу очередного дешевого эффекта.

В сноске продолжается более оживленная травля Арнольда:

'Есть ли Бог?', — спрашивает читатель. 'О, да', — отвечает мистер Арнольд, — 'и я могу установить Его истинность опытным путем'. 'И что же Он есть?' — восклицает читатель. Ответ таков: 'Будьте добродетельны и, как правило, вы будете счастливы'. 'Ну а Бог?' — 'Это и есть Бог', — говорит мистер Арнольд, — 'здесь нет обмана, а чего вам еще нужно?'. Я полагаю, что нам все же нужно гораздо более. Большинству из нас — и, конечно, тем, к кому обращается мистер Арнольд, — нужно что-то, чему возможно поклоняться: а такой объект поклонения не найдешь в гипостазированной сентенции из школьной тетрадки, не предлагающей ничего более восхитительного, чем высказывания типа: 'Честность — лучшая политика' или 'Красив тот, кто красиво поступает', которые пока что не канонизированы.

Подобная критика окончательна. Она со всей очевидностью демонстрирует огромную победу острого ума и огромное наслаждение видеть, как чьи-то методы, почти что языковые трюки, так обращаются против своего автора. Но если мы всмотримся в эти слова и в ту главу, откуда они взяты, более пристально, то увидим, что Брэдли был не только блестящ в полемике, но и прав по сути. Арнольд, при всех его великих достоинствах, не всегда был достаточно терпелив и не всегда достаточно стремился к чему-либо, кроме непосредственного эффекта, и поэтому не мог избежать непоследовательности, что с усердием отмечает м-р Дж. М. Робертсон[894]. В 'Культуре и анархии', самой, вероятно, великой книге Арнольда, мы слышим что-то по поводу 'воли Божьей'; однако 'волю Божью', судя по всему, по важности превосходит 'наше лучшее я, или верное умозрение, которые мы хотим наделить верховными полномочиями'; и это 'лучшее я' уж очень напоминает самого Мэтью Арнольда, разве что слегка замаскированного. Уже в наше время один из самых замечательных критиков, в большинстве вопросов высказывающий фундаментальные истины и часто в полном одиночестве, — профессор Ирвинг Бэббит — вновь и вновь повторяет, что старые сдерживающие факторы классовых различий, властных полномочий правительства и религии должны в наше время возмещаться тем, что он называет 'внутренним контролем'. Внутренний контроль очень напоминает 'лучшее я' Мэтью Арнольда; и, хотя за термином стоит более широкая эрудиция и более тщательная аргументация, он, возможно, уязвим для тех же возражений. У Брэдли в той же главе, откуда мы уже цитировали, есть слова, на первый взгляд, как будто, подкрепляющие две эти знаменитые доктрины:

Как может идеал Человеко-бога когда-либо быть объектом моего воления? Ответ таков: объектом вашего воления он никогда быть не может, коль скоро речь идет о вашем частном 'я', ибо ваше, частное 'я' должно в таком случае стать совершенно неиспорченным. Для этого 'я' вы должны умереть и через веру слиться в единство с идеалом. Вам надо твердо отказаться от своей воли как воли того или иного человека, и вам надо вложить всего себя, всю свою волю в волю божества. И это должно стать вашим единственным 'я', поскольку это ваше истинное 'я'; его должны вы придерживаться и вашими мыслями и вашей волей, а от всего остального следует отказаться.

Существует, правда, одно направление, которое можно навязать этим словам и, на самом деле, всей философии Брэдли, что было бы опасно; — это направление в сторону умаления ценности и достоинства личности, принесения ее в жертву Церкви или Государству. Однако в любом случае эти слова невозможно интерпретировать в арнольдовском смысле. Различие здесь проводится не между 'частным я' и 'публичным я' или 'высшим я', оно. между индивидом как таковым и не более чем таковым, простым пронумерованным атомом, и — личностью в единении с Богом. Различие ясно проводится между 'просто волей' человека и 'волей Божества'. Можно также отметить, что Брэдли тщательно обозначает процесс, чтобы ни воля, ни интеллект не получили преобладания за счет друг друга. И во всяком случае это процесс, который не могли бы принять ни Арнольд, ни профессор Бэббит. Однако если существует 'воля Божья', как Арнольд походя допускает в какой- то момент, тогда также необходимо допустить и какую-либо доктрину Благодати; иначе 'воля Божья' — это попросту та же самая недейственная благожелательность, которую все мы время от времени испытываем — и не приемлем — со стороны наших собратьев. В конечном итоге это злоупотребление доверием и мошенничество.

Те, кто возвращаются к чтению 'Исследований по этике', и те, кто сейчас, по прочтении других трудов Брэдли, читают их впервые, будут поражены единством мысли Брэдли в трех книгах и в собрании эссе. Однако это единство не есть единство простой фиксированности мысли. В 'Исследованиях по этике', например, автор говорит об осознании своего 'я', о понимании своего существования как несомненного и