приветственную церемонию, и лишь дядюшка Пуллет сказал, когда Том подошел, чтобы пожать ему руку:
— Ну-с, молодой человек, мы как раз говорили, что нам могут понадобиться твои перо и чернила; ты теперь, поди, превосходно пишешь, проучившись столько лет.
— Верно, верно, — поддержал его дядюшка Глегг, добродушным тоном смягчая укор, — пора уже увидеть пользу от всей этой науки, на которую твой отец ухлопал столько денег.
А теперь пришла пора, Том, увидеть пользу от всего этого учения. Посмотрим, больше ли ты преуспеешь в жизни, чем я, — ведь я составил себе состояние без всякой науки. Но я, когда начинал, довольствовался малым: я мог жить на миске каши и корке хлеба с сыром. Боюсь, после роскошной школы да роскошного житья тебе, молодой человек, это будет потрудней, чем мне.
— Ну, работать ему придется, трудно ему будет или нет, — энергично прервала мужа миссис Глегг. — Не о том он должен думать, чтоб ему было полегче, а о том, чтоб не сидеть у родных на шее. Он должен пожинать плоды заблуждений своего отца и уразуметь, что его ждет тяжелая жизнь и тяжелая работа. Он должен смирить свою гордость и быть благодарен тетушкам и дядюшкам за то, что они делают для его отца с матерью. Ведь, коли родня им не поможет, их выгонят на улицу, и им придется идти в работный дом. И сестра его тоже, — продолжала миссис Глегг, сурово глядя на Мэгги, которая села на диван возле миссис Дин только потому, что она — мать Люси, — она тоже должна быть смиренной и работать, теперь некому будет ей прислуживать… пусть зарубит это себе на носу. Она должна взять на себя всю работу по дому, должна уважать и любить своих тетушек, которые так много для нее сделали и которые копили деньги, чтобы оставить их своим племянникам и племянницам.
Том все еще стоял у стола посреди комнаты. Он густо покраснел, и вид его далеко нельзя было назвать смиренным, но он собирался со всей почтительностью заговорить о том, что надумал до прихода сюда. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла мать.
Бедная миссис Талливер держала л руках небольшой поднос, на котором она разместила серебряный чайник, чашку и блюдце из сервиза на образец, судочки для соли и сахарные щипчики.
— Взгляни, сестрица, — сказала она миссис Дин, ставя поднос на стол, — я думала, коли ты снова посмотришь на чайник — ты его давненько не видела, — он тебе, может статься, больше понравится, и в нем получается такой вкусный чай, и к нему есть подставка и все остальное, ты можешь пустить его на каждый день, а не то спрятать для Люси, когда она сама станет хозяйкой. Мне бы так не хотелось, чтобы он попал в „Золотой лев“, — сказала бедная женщина, и глаза ее наполнились слезами, — я его купила, когда вышла замуж, и подумать только, что на нем будут царапины и его станут подавать приезжим и всем, кому попало, а ведь тут мои буквы — посмотри: Э. Д. — и все это увидят.
— Ах, боже мой, — вздохнула тетушка Пуллет, скорбно покачивая головой, — что может быть хуже… Подумать только, что наши инициалы разойдутся по всей округе… У нас этого вовек не бывало; незадачливая же ты у нас, Бесси. Но какой толк покупать чайник, раз белье, и ложки, и все остальное все равно будет распродано, а на некоторых вещах даже твое полное имя… да к тому же у чайника прямой носик.
— Ну, что до позора для всей семьи, — сказала миссис Глегг, — тут покупкой чайников делу не поможешь. Позор, что одна из нас вышла замуж за человека, который довел ее до нищеты. Позор, что их пустили с молотка. Мы не можем воспрепятствовать всей округе узнать об этом.
При намеке на отца Мэгги, покраснев, вскочила с дивана, но Том увидел это вовремя, чтобы помешать ей заговорить. „Помолчи, Мэгги“, — повелительно сказал он, толкнув ее обратно. И, проявив удивительное для мальчика его лет самообладание и рассудительность, он начал спокойно и почтительно, хотя голос его дрожал, так как слова матери задели его самолюбие.
— Раз вы считаете, тетушка, — сказал он, глядя прямо в глаза миссис Глегг, — что распродажа — позор для семьи, не лучше ли будет не допустить до нее совсем? И если вы и тетушка Пуллет, — продолжал он, взглянув на вторую тетушку, — думаете оставить мне и Мэгги какие-нибудь деньги, не лучше ли дать их нам сейчас, чтобы мы могли заплатить долг, из-за которого у нас описали имущество, и избавить мать от разлуки с ее вещами?
Несколько секунд царило молчание: все, включая Мэгги, были поражены его неожиданно взрослым тоном. Первым заговорил дядюшка Глегг:
— Ого, молодой человек, а ты кое в чем разбираешься. Но ты забыл о процентах: твои тетушки получают пять процентов на свои деньги, и коли они дадут их вам сейчас, они на этом проигрывают — вот о чем ты не подумал.
— Я буду работать и выплачивать проценты каждый год, — не колеблясь ответил Том. — Я сделаю все, что угодно, только бы матери не пришлось расставаться со всем своим добром.
— Молодец! — с восхищением заметил дядюшка Глегг. Не то чтоб он считал проект Тома осуществимым, но ему хотелось послушать, что тот еще скажет. К сожалению, его слова рассердили миссис Глегг.
— О да, мистер Глегг, — сказала эта леди с едким сарказмом, — вы неплохо придумали — отдать мои деньги, а сами еще прикидывались, будто оставляете их в моем распоряжении. Значит, и то, что получено мной от отца, и то, что я сама копила, каждый год откладывая все больше и больше, — все это растранжирят на чью-то мебель, чтобы кто-то продолжал жить в роскоши и расточительстве, на которые и средств-то не будет. Мне что же — менять свое завещание или сделать приписку и оставить после смерти на две или три сотни фунтов меньше? Я всегда поступала, как положено, и не сорила деньгами, да я и самая старшая в семье, а теперь мои деньги будут переведены на тех, кто имел такие же шансы в жизни, да не боялся бога и свои деньги бросал на ветер? Сестрица Пуллет,
— Фу, Джейн, ну разве можно так горячиться? — сказала миссис Пуллет. — Тебе еще худо станет, и придется кровь отворять. Мне очень жаль Бесси и детей… видит бог, я всю ночь только о них и думала, потому что очень плохо сплю с этим новым лекарством; но какой мне толк делать что-нибудь, если ты умываешь руки?
— Тут вот о чем надо подумать, — сказал мистер Глегг. — Нет смысла отдавать этот долг, чтобы сохранить мебель, когда так или иначе на судебные издержки уйдет все до последнего шиллинга, больше, чем можно выручить за землю и инвентарь, — так я понял из слов мистера Гора. Нам понадобятся наши деньги, чтобы поддержать беднягу там, наверху, и нет смысла тратить их на мебель, которая ему обеда не заменит. Непременно тебе надо вскинуться на человека, Джейн, словно я сам не знаю, что разумно, что нет.
— А знаете — так и говорите дело, мистер Глегг, — сказала его жена, отчеканивая каждое слово, и многозначительно кивнула головой.
У Тома вытянулось лицо и задрожали губы, но он твердо решил не давать волю чувствам. Он будет вести себя как мужчина. Мэгги, напротив, лишь на миг воспрянув духом, пока слушала Тома, снова погрузилась в отчаяние, смешанное с возмущением. Мать стояла рядом с Томом, прижавшись к его плечу; Мэгги внезапно вскочила с места и, отстранив их, стала перед тетушками и дядюшками; глаза ее сверкали, как у молодой тигрицы.
— Зачем же вы пришли тогда, — взорвалась она, — болтать тут и вмешиваться в наши дела и отчитывать нас, если вы не собираетесь помочь моей бедной матери — вашей родной сестре, если вы не жалеете ее, когда у нас несчастье, и не хотите расстаться ни с единым пенни, хотя вам это совсем не трудно, чтобы избавить ее от страданий? Раз так, не приходите к нам бранить моего отца — он был лучше, чем вы все, он был добрый, он бы помог вам, если бы вы попали в беду. Мы с Томом и брать не станем ваших денег, раз вы не желаете помочь матери. Они нам не нужны! Мы обойдемся без вас!
Излив свое возмущение, Мэгги стояла, сверкая черными глазами, готовая ко всему.
