Вчера она почти потеряла самообладание, горела желанием и вся таяла, дрожа и задыхаясь, а сердце бешено колотилось при мысли о том, каково было бы заняться любовью с Пьетро. Скрыть это Оливия старалась так отчаянно, что напряженно застыла. Но тут же, поднявшись на ноги, бросила прямо в красивое лицо:
— Убирайтесь!
Его вопрос не был заигрыванием, Пьетро ни в коем случае не стал бы приставать к такой, как она. Он просто подчеркнул, что считает ее беспутной.
Но даже понимание этого не лишило ее несчастную плоть настроя на любовные утехи. Просто ужасно!
Когда-то Оливия искренне верила в то, что влюблена в своего Франко. Однако занятие любовью с ним не разожгло в ней никакого пожара. Удовольствие она получила исключительно от сознания, что осчастливила его...
Оливия вытерла вспотевшие ладони о джинсы и нервно заерзала на сиденье стула. Ей было бы гораздо легче, если бы в комнате не присутствовал Пьетро. Он стоял у высокого окна и наблюдал за ней своими опасными, загадочными глазами.
Окна были почти полностью закрыты жалюзи и портьерами, как и накануне вечером, свет сквозь них едва просачивался. К счастью, мрачная сиделка в своей чрезмерно накрахмаленной форме вышла попить кофейку, оставив за себя Пьетро, дабы тот проследил за тем, чтобы Оливия с Тедом не надоели синьору Мазини, не переутомили его.
Старый джентльмен, заметила она, отнюдь не скучал и нисколько не устал. Напротив, его лицо светилось при виде пускавшего пузыри внучонка, с которым он только что познакомился. Если бы Пьетро убрался отсюда, бедная женщина не чувствовала бы себя как пришпиленное булавкой насекомое. И не испытывала бы неприятную дрожь от одного его присутствия. Ее лицо не заболело бы от вынужденной, подчас неуверенной улыбки, которую приходилось вымучивать всякий раз, когда на нее падал испытующий взгляд Мазини-младшего.
— Вылитый отец, — произнес Никколо с явным удовлетворением как раз в тот момент, когда раздался едва слышный звонок телефона.
Пьетро снял трубку, коротко ответил на какие-то вопросы и вернул ее на место. Быстро сказав несколько слов по-итальянски отцу, он обратился к Оливии:
— Я вынужден уйти. Пожалуйста, побудьте здесь, пока не вернется сиделка.
Мисс Добсон проследила за тем, как он покидает комнату, со смешанным чувством облегчения и утраты — радовалась его уходу и все же отчаянно хотела, чтобы он остался. И одновременно задавалась вопросом: не растеряла ли она — в кошмарной ситуации, в которой оказалась, — остатки своих мыслительных способностей?
— Могу я взять ребенка, синьор Мазини? Он, наверное, изрядно утомил вас? — спросила Оливия, полная решимости сосредоточиться только на бедном больном старике и отвлечься на время от собственных неприятностей.
— Вовсе он меня не утомил. Это же мой внук! И, пожалуйста, Оливия, обойдемся без этого «синьор Мазини». Предпочитаю, чтобы вы называли меня по имени. — Его взгляд был спокойным и добрым. — Нам о многом надо поговорить. Но сначала, — его глаза озорно сверкнули, — не добавите ли вы немного света этой комнате, пока отсутствует моя надзирательница? Надоело пребывать все время в таком мраке.
— Разумеется!
Оливия вскочила на ноги, чувствуя, как у нее сразу поднялось настроение. Мнение Никколо полностью совпало с ее собственным. Суровая сиделка, видимо, настояла на том, что старому джентльмену вреден яркий свет, но ведь постоянный полумрак не может быть никому полезен.
Заполнив комнату долгожданным солнечным светом, Оливия отметила про себя, что Никколо вовсе не выглядит больным. Напротив, довольно бодрым и моложе, чем ей показалось в первую их встречу. Где-то около шестидесяти...
Осмелев от его одобрительной улыбки, Оливия раздвинула стеклянные двери, которые вели на террасу, и глубоко вдохнула теплый воздух, пронизанный благоуханием множества цветов.
— Я хоть и не медик, — доверительно заговорила она с широкой улыбкой, от которой ее лицо так и засветилось, — но уверена, что свежий воздух и солнечный свет не причинят вам никакого вреда.
— То же самое и я говорил этой отвратительной диктаторше, которую нанял Пьетро! — горячо откликнулся Никколо. — Ее представления давным-давно устарели. Не сомневайтесь, я пытался ей возразить. Но, по ее словам, она выполняет только приказы Пьетро.
— Полагаю, он старается сделать все возможное для вашего же блага, — утешила старика Оливия, не желая, чтобы тот волновался. — Попробую поговорить с Пьетро. Я бы впала в депрессию, если бы меня затворили в темной комнате! Убеждена, вам не повредили бы и короткие прогулки на свежем воздухе, так и скажу ему.
И скажет ведь! Пусть она и покладистая, но умеет добиться своего, когда принимает что-либо близко к сердцу. Правда, уговорить Пьетро — нелегкая задача.
— Кстати, о прогулках. — Оливия кивнула на открытые стеклянные двери. — Не выйти ли нам на воздух?
— Действительно, почему бы и нет?
Его счастливая улыбка и радостный возглас, когда ему удалось снять коляску с тормоза, подтвердили, что она поступает правильно. Оливия выкатила деда с внуком в дальний конец большой террасы, где их накрыла рассеянная тень шатра из виноградных лоз, уселась на каменную балюстраду рядом с ними, чтобы следить за сыном, который выражал свой восторг от перемены обстановки, вовсю болтая руками и ногами. Словно лежащий на спинке маленький толстенький жук, с нежностью подумала Оливия.
— Красивый у вас дом, — уважительно сказала она, — а прекраснее вашего парка я вообще ничего в жизни не видела. Знаете что? Если устроить на этих ступеньках временный пандус для вашей коляски, мы сможем втроем прогуливаться по парку в утренние часы, до наступления жары.
— Да благословит вас Бог! — с придыханием сказал Никколо, и его темные глаза вдруг подозрительно сверкнули. — Оливия, дорогая, клянусь, вы лучше любого тонизирующего средства! Прекрасная мысль о пандусе на ступеньках. Уверяю вас, что мигом встану на ноги и отправлюсь на рыбалку с этим парнишкой, как только он научится ходить! Что же касается дома, то теперь он и ваш.
Он говорит так, словно уверен, что мы останемся здесь навсегда, подумала Оливия. Как сообщить ему, что это не так, что я увезу его внука обратно в Англию? Сказать это я, конечно, обязана. Но позже, когда буду уверена, что ему стало лучше.
Тедди начал вертеться, и Оливия с радостью взяла его из рук Никколо и прижала к своему плечу, похлопывая по спинке и покачивая. Ребенка пора было кормить, но Пьетро велел ей оставаться с отцом до возвращения сиделки, так что она не могла оставить Никколо одного. С большим облегчением Оливия увидела Марину, появившуюся в раздвижных дверях. Вот кто сможет приглядеть за дедом!
— Вы прекрасно смотритесь втроем! Я рада, синьор, что вам позволено наслаждаться свежим воздухом. Маленькому пора кушать — я заберу его.
Не без боли Оливия передала ей свое дитя. Вот ведь знает, что с Мариной ему хорошо, а душа протестует. Неужели она теперь всегда будет во власти собственнического инстинкта, не желая разлучаться с ним даже на секунду?
— Марина позаботится о малыше, — мягко подбодрил женщину Никколо, словно понял ее состояние. — В наш дом она пришла совсем юной и с тех пор не покидала нас. Нянчила Пьетро почти с самого рождения и Франко тоже. Можно сказать, была для них и матерью, и отцом, потому что я, увы, не уделял им достаточно внимания. Работа отнимала у меня все время. Пьетро уехал в интернат, а Франко, наверное, рассказывал вам, что с его матерью я расстался, когда он был совсем маленьким. Конечно, было ошибкой позволить ей увезти его на свою родину, в вашу страну. Естественно, он регулярно навещал меня, пока рос, но это совсем не то, что жить в отчем доме. Я не должен был отдавать его на попечение матери, мог и потом все переиграть. В конце концов, сын есть сын. Вот что важно.
Придает ли он такое же значение внуку? — подумала Оливия с упавшим сердцем. Не воспротивится ли вся семья Мазини, как только я объявлю о своем намерении вернуться с сыном в Англию? Не затаскают ли они меня по бесконечным судам, как пригрозил Пьетро?
