трезвого — проще, он и возбухнуть может.
— Но-но! — сердито осаживает он меня, хотя за рамки корректности не выходит. А мог бы. Отбирает салфетку, бросает на стол. — Нажрался ты, однако. Пора тебе просвежиться.
Встаёт он, меня из кресла выдёргивает и к выходу из зала тащит. Я, естественно, по роли мне отведённой, что тряпка на его руке вишу, головой болтаю да ногами еле передвигаю. Последнего, вообще- то, мог бы и не делать — Сашок меня словно пёрышко несёт, — но уж оченно больно он клешнёй своей мою руку у подмышки облапил, впору и заорать. Хоть глаза пьяно закатываю, но мимоходом по пути замечаю, что на нас практически никто внимания не обращает. Разве кто недовольно морщится, когда мы на мгновение сцену загораживаем.
Вытащил меня Сашок в коридор, по лестнице спустил, но не к туалету на первом этаже, а ниже, в подвал какой-то. А там тупик — только дверь железом окованная. Слышу, вверху зал криком восторженным взрывается — то ли «поп-звезда» песню закончил, то ли Алиска до него добралась. Эх, хоть одним глазком посмотреть бы…
— Можешь трезветь, — разрешает Сашок, достаёт из кармана отмычку и дверь отпирает. Затем поворачивается ко мне и инструктаж короткий даёт: — Выйдешь на улицу, свернёшь налево за угол. Там «жигуль» белый стоит — номер 52–53, - за руль сядешь. Когда вернёшься, если дверь будет закрыта, поскребёшься. Я открою. Всё ясно?
Киваю головой. А чего там непонятного? Вышел, сел в машину. Затем вернулся, в двери поскрёбся. Наставления — проще пареной репы. Правда, непонятно, что в машине делать буду, но по опыту знаю — в группе Сашка лишнего трёпа не любят. Как разумею, найдётся в «жигуле» инструктор.
— Тогда иди, — распахивает дверь Сашок и меня наружу выталкивает.
14
По каким-то вконец разбитым ступеням выбираюсь из подвала на улицу, а там — холодина под минус двадцать, и я в одном костюмчике. К тому же соус брюки пропитал, и жечь кожу на коленях принялся. Начинаю вспоминать, что ж я там себе в тарелку такого положил, в надежде водочки отведать? Устрицы под майонезом, селёдочку в горчичном маринаде, телятину с хреном… И что-то, уж и не помню что, сильно перчёное. Как под водочку — так для желудка лучше не придумаешь, разве что ещё грибочки можно, а вот для коленей — дичайшая смесь, похуже горчичников. Надо бы её ревматикам порекомендовать, может, слава поболе чем у Биттнера будет. А что — бальзам Пескаря! Звучит.
Пока до угла трусцой бежал, брюки снегом оттирал, думал, легче будет. Чёрта с два! Во-первых, руки заморозил, а во-вторых, снег, подтаяв на брюках, разбавил соус и в такую смесь едкую его превратил — почище кислоты серной.
Забежал я за угол и вижу, у обочины «жигуль» задрипанный стоит с номером, Сашком указанным. По виду машине лет сто — уже пора и в пыль рассыпаться. Но выбирать не приходится. Скоренько сажусь за руль, дверцу захлопываю и начинаю пальцы дыханием отогревать. Ну и ситуация, глупее не придумаешь — руки закоченели, а колени огнём печёт.
— Здравствуй, Борис, — слышу сзади.
Вздрагиваю — во дела, совсем забыл об «инструкторе» — и оборачиваюсь.
— Привет, — отвечаю машинально и только затем в полутьме салона с трудом узнаю Валентина. Сидит он на заднем сиденье у правой дверцы в куртке меховой, а на голове вместо шапки громадные наушники с микрофоном, что на тонком проводке у рта подрагивает. Я такую аппаратуру лишь в кино американском и видел. Да и сам Валентин сидит по-киношному, будто в кресле развалясь: ногу за ногу забросил, правую руку на спинку переднего сиденья положил, а левую на канистру, что рядом на сиденье стоит, водрузил. Ни дать, ни взять — американский босс какой, только весь вид импозантный отечественная обшарпанная канистра портит.
— Трогай потихоньку, — изрекает своим бесцветным голосом Валентин.
Дышу в последний раз на руки и, хоть они ещё не совсем отошли, непослушными пальцами включаю зажигание. Мотор, к удивлению, заводится мгновенно и работает бесшумно, зато сама машина так дребезжать начинает, будто вот-вот развалится.
— Где вы такую колымагу откопали… — бурчу недовольно.
— Нишкни! — обрывает меня Валентин. — Мне с тобой болтать некогда, поэтому слушай мои команды и молча выполняй.
Пожимаю плечами. Молча, так молча, дело хозяйское. Трогаю с места, и тут же сзади следует окрик:
— Я сказал — потихоньку!
В полном недоумении — на спидометре и сорока километров в час нет — сбрасываю скорость до двадцати. Валентин молчит, значит, устраивает. Спрашивается, правда, куда мы таким черепашьим шагом доедем? Колени-то печёт, и непроизвольно хочется скорости поддать, чтобы побыстрее дело наше тёмное закончить. Ан, не моги. Командую парадом не я.
— Направо, — распоряжается Валентин.
Сворачиваю направо. Мне подобная езда уже знакома — точно так Сашка к «главвреду» возил. Похоже, метода в его группе единая.
— Теперь налево.
А вот налево у меня не получается. Точнее, в переулок-то я свернул, да там и застрял что кость в горле. Подъём здесь небольшой, но льда столько на дороге наросло, что и с цепями на колёсах не поднимешься. В совковские времена в переулке бы уже бригада научных сотрудников из института какого исследовательского кайлами лёд колупала, а ныне некому и песочком посыпать. Позакрывали дерьмократы институты, об уборке улиц не подумав. И кому они мешали, спрашивается?
Видя такое дело, Валентин чертыхается и командует:
— Давай назад, а затем прямо. И фары погаси, хватит одних подфарников.
Выполняю указание, и едем дальше. Вечер поздний — за одиннадцать перевалило, поэтому на улицах никого нет, даже машин. Веду я колымагу допотопную и как бы мимоходом отмечаю, что Валентин маршрут выбирает какой-то странный: по улочкам узким, зажатым между домами, и такой, чтобы по пути перекрёстки со светофорами не попадались. Но когда я в третий раз мимо злополучного переулка проползаю, начинаю смекать, что ездим-то мы по кругу замысловатому, а светофоров избегаем, чтобы скорость постоянную держать. Хотя при такой скорости на фига это нужно? От нечего делать прикинул я в голове наш маршрут: кабы по переулку путь срезали, аккурат квадрат получился бы, а так чёрт-те что. Но опять же — на фига; что или кого мы здесь пасём?
На третьем круге Валентин командовать перестал. Дошло, что я маршрут просёк. Едем молча, словно обкатку машины совершаем. Хотя какая к чёртовой бабушке обкатка — «жигулю» в утиль пора! Полчаса, наверное, колесили, я уж и к жжению коленей привыкать стал — занемела кожа, наверное, волдырём взялась. Зато сам замерзать начал. Умельцы Сашка, ясный перец, когда угнанный тарантас «на дело» готовили, всю ходовую часть, вплоть до колёс, на новяк заменили, чтоб как часы машина работала. А вот о моих удобствах хрен кто подумал: печка в салоне еле пашет, а в дверцах щели с палец — в двух словах, дубарина жуткий. А от маршрута монотонного неожиданно в сон клонить начало. Говорят, на Севере Крайнем это первый признак, что ты в сугробе дуба дашь, в ледышку превратившись. Вот и мне, похоже, в европейской части совка подобная участь готовится, но в более престижной форме — не в сугробе, а в «жигуле» задрипанном.
Где-то на восьмом круге Валентин вдруг говорит:
— Вышел с работы? Домой по своему маршруту идёт?
Вздрагиваю я, из полудрёмы выхожу. Это что ещё за команда такая? Гляжу в зеркальце и вижу, что Валентин куда-то в сторону уставился, видно, не мне, а в микрофон говорит.
— Понял, — продолжает. — Следуешь за ним. Если что не так, сообщи.
Ну, меня это, как понимаю, пока не касается. Моё дело машину вести и воспаление лёгких зарабатывать. Не успеваю об этом подумать, как чувствую, Валентин мне на плечо руку кладёт.
