— Это ещё зачем? — возмущаюсь.
— А сдашь бутылочки-то, хлебушка деткам купишь, — язвит Сашок, но неожиданно в лице меняется и зло цедит: — Сколько тебя учить можно?! «Пальчики» здесь наши, «пальчики»! Знаю я их натуру. Сегодня Христом-богом клянётся, а завтра за тридцать сребреников… Впрочем, — бросает он взгляд на тело на полу, — этот-то вряд ли… Но бережёного и бог бережёт. Так что, действуй.
19
Едем домой, а меня, честно говоря, оторопь берёт. Какие бабки Бонза на ветер бросает! Ведь коню ясно, что Сигизмундыч ему не соперник, а вот поди ты… Чёрт разберёт эти политические игрища. Может, за Сигизмундычем сионизм международный сонмом толпится? Так непохоже, наш он еврей, совковский — коньяк вон как жлоктал да и в квартире нищета что у последнего русского… Одним словом, россиянин.
Но, с другой стороны, с чего бы это Бонзе быть таким щедрым? Ох, не любит Хозяин баксами швырять! Короче, не вытерпел я и Сашку напрямик вопрос этот каверзный задаю.
— Ты в покер играешь? — вместо ответа, спрашивает Сашок.
— Могу…
— А может такое быть, чтобы крупье в казино тебе четыре туза с джокером с первого раза сдал?
— Да ни в жисть… — мямлю ошарашено. — Но при чём…
— При том! — что ножницами обрезает мой вопрос Сашок. — Чтобы на ломберном столе колода краплёная появилась, нужно либо казино на корню скупить, либо крупье хорошо подмазать. Понятно? Причём подмазать очень хорошо!
Ни фига я его мысль заумную не просекаю, но переспрашивать не решаюсь, хотя мои сомнения насчёт непонятной щедрости Бонзы Сашок никак не рассеял. Видел я однажды случайно, как Хозяин писаку моего отшил (я тогда с писакой ещё не познакомился). Пришёл, значит, писака денег просить, то есть спонсирование клянчить, чтоб, мол, на семинар какой-то съездить. Двести баксов всего. И так он, и этак вокруг Бонзы вьётся, всё по имени-отчеству величает: «Антон Андреич, Антон Андреич… А вы помните… А вы знаете…» И всё ему больше про творчество своё талдычит да лауреатства многочисленные. Ну и Бонза от него не отстаёт, тоже соловьём заливается: «Как же, как же… помню… А вот эта повесть у вас… М-да… Или вот эта…» Со стороны посмотришь — ну не разлей вода, так друг друга уважают да почитают. Бонза писаку до дверей провожает, что гостя дорогого, руку долго трясёт, по плечу похлопывает: «Мы ваш вопрос непременно решим… а как же иначе?!.. Наш известный… достопримечательность города… Всенепременно…» Но только выпроводил Бонза писаку, елейную улыбочку с морды стирает и Сашку мимоходом бросает: «Этого, — на дверь указывает, — больше и на порог не пускать!»
Встретил я писаку потом в подземном переходе, где раньше Пупсик стоял. Точно Бонза сказал: «достопримечательность города». Стоит он среди бомжей, шляпу перед собой держит. Но голову так гордо задирает, что в шляпе и медяка ломаного нет.
Остановился я напротив, смотрю. А он заметил, что чьё-то внимание привлёк, ещё больше подбородок кверху задрал и приосанился даже, будто арию исторгнуть из себя надумал. Ни дать, ни взять изваяние совковское, только в руку бы вместо шляпы отбойный молоток или кувалду с серпом.
— А ты пиво пьёшь? — спрашиваю напрямик. Чего-то захотелось мне с бывшей элитой совковской пообщаться, узнать, что там у него за шарики-ролики в черепушке вертятся и каким образом. Раньше-то, при совке, недоступными оне были, а сейчас один гонор остался. Либо бери тёпленьким да голыми руками, либо плюнь-разотри и иди дальше.
Одарил он меня взглядом спесивым, будто я матом при дамах светских загнул, и отвечает штилем высокопарным:
— …и самогон тоже.
Ну, повёл я его в забегаловку ближайшую. Угостил, накормил. Пьёт он изумительно — Пупсик бы видел, точно в осадок бы выпал и мне потом его всю жизнь в пример приводил: мол, учись, как у человека этикет супротив твоего моветона поставлен! Взял писака пивную кружку с водярой двумя пальчиками, мизинчик отставил и с таким эстетическим удовольствием дозу в организм ввёл, что кадык ни разу не дёрнулся! Словно на приёме у королевы английской, а не в пивной заблёванной. А чебурек чёрствый как вкушал! Точно блюдо заморское, доселе у нас не виданное да особо изысканное. Амброзия, одним словом, а не тесто недожаренное с дохлятиной. По кусочку миниатюрному отламывает, на язык кладёт и при этом разговоры так ведёт, будто во рту у него и нет ничего. И чешет языком складно так, словно песню поёт, и в то же время столь заковыристо, что уследить за мыслью невозможно. У меня аж голова кругом пошла. Короче, сразу видно — не нашего круга человек, не от мира сего.
Тут я возьми и ляпни:
— Да с такой головой, таким знанием жизни я бы на вашем месте сейчас бабки лопатой грёб!
Посмотрел он на меня ясным соколом да молвил слово веское:
— Не царское это дело в нужниках копаться. Где вам понять, что такое в эмпиреях высоких витать!
Здесь мозги у меня совсем размягчились. Уж и не помню, то ли я писаку упросил, гением его пришибленный, то ли он меня исподволь так настроил, что я согласился, но взялся он жизнеописание обо мне потомкам оставить. Появляется он теперь передо мной раз в неделю что чёртик из бутылки, кипу листков, на машинке отпечатанных, суёт, двадцать баксов жестом королевским берёт и исчезает. Честно говоря, не читаю его писанины. Боюсь. Раз попытался, пару строк осилил — вроде бы действительно обо мне, но такая там слововязь, что голова снова, как в пивной, закружилась. С тех пор складирую я своё «жизнеописание» в тумбочке и на ключ запираю. Авось потомки осилят…
20
Меж тем жизнь крутым кипятком заварилась. И чем ближе выборы, тем варево круче. Хотя, по нашим сводкам — сплошная тишь да благодать.
Бонза от таких известий с каждым днём всё мрачнее ходит. И на Сашка уж не кричит, а змеёй шипит, слюной брызжа: «Не может быть, чтобы в столице обо мне молчали. Ни одной статьи в газете, ни одного слова в кулуарах власти. Где твои информаторы — взятки маленькие даёшь?! Ведь знаю, что я для Центра — кость поперёк горла!»
Вначале Сашок ещё возражал — мол, ФСБ стала жёстче работать, но затем только отмалчивался. Действительно, а что скажешь — у Бонзы деньги крутые, но и в верхах тоже не нищие сидят, транснациональными корпорациями ворочают. Тут уж совсем другая политика, не наша, областная, а международная. Совсем другой подход нужен.
Наконец не выдержал Сашок и после очередного «наезда» Бонзы возьми и брякни:
— Отсутствие информации — тоже информация.
Выпучил Бонза на него глаза, побагровел, что твой свекольник, и ка-ак взорвётся:
— Это ты меня учишь?!! Может, ещё добавишь: «информация к размышлению»?!
И дальше как пошёл матом чесать, что у меня челюсть от восхищения отпала. Минут пятнадцать над Сашком изгалялся, при этом ни одного слова печатного и ни одного повтора. Во выдал! Доходили до меня слухи, что во времена парусного флота существовал «боцманский загиб» — непревзойдённый образец идиоматического творчества великорусского, — но как-то в эту легенду не очень верилось. А вот, поди-ка, довелось собственными ушами услышать. Жив наш фольклор — это диамат в бозе почил, а мат бессмертен!
Выговорился Бонза, пар стравил и по своим избирательским делам в город укатил. Но не зря в народе говорят: как аукнется, так и откликнется. Не прошло и часа, как после его «взрыва» словесного настоящий приключился. На трассе ровной, под его машиной. Хорошо, лимузин у него бронированный —
