— Сидеть! — скомандовала я. — Нет, Чарли, я строго тебе запрещаю! И настаиваю, чтобы между нами был столик! Стой здесь, пока я буду варить кофе. — Я подскочила и осторожно пробежала мимо Чарли к закипевшему чайнику. — Сам посуди, я же на работе, и ты мог бы вести себя нормально! Я хочу поговорить с тобой, узнать тебя поближе и все такое.
— Ну вот, — вздохнул он и послушно плюхнулся на свой диван, закатив глаза. — Тогда мне придется думать о курсе евро или чем-нибудь таком, может, даже о министре финансов. О чем-нибудь антисексуальном, а глаза тем временем будут любоваться твоим аппетитным задом, пока ты разливаешь кофе. — Он повел бровями.
Я оглянулась.
— Мой сын говорит, что эта юбка слишком узкая. И мне надо носить платье. Наверное, больше всего ему бы понравились балахоны для беременных.
— По-моему, Люси, для тебя это был бы огромный шаг назад, — промурлыкал Чарли. — Я большой поклонник стиля барокко, и, по-моему, твой зад просто идеален. Сама посуди, кому захочется обниматься с вешалкой, у которой ребра, как стиральная доска?
«И правда, никому не захочется», — подумала я, помешивая кофе. И все же его жена, которую он, наверное, любил, раз женился, была именно такой вешалкой. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, когда я мельком увидела ее у их фермерского дома. Высокая блондинка, и очень худенькая — вот повезло! Я вздохнула и отнесла кофе на подносе к столу, поставив его между нами. Села и взяла пирожное.
— М-м-м-м-м… — простонала я, откусывая кусочек и зажмуривая глаза. По подбородку потек крем. — Объедение. — Я облизнула пальцы, испачканные сахарной пудрой, и поспешно отвела глаза: он опять смотрел на меня зловеще-голодным взглядом.
— Итак, — бодро прощебетала я, смахивая крошки с колен и выпрямляясь. — Что ты сегодня будешь делать, Чарли? Не считая ухаживаний за пухленькими продавщицами антикварных магазинов и умасливания их калорийными пирожными и цветами?
— О боже, — вздохнул он, покорно откидывая голову. — Всякие вещи. Например, я должен сесть и начать писать сценарий для новой телекомедии, суть которой в том, что два разведенных человека с разным цветом кожи и миллионом детей живут счастливо, пусть даже в крошечной квартирке. Даже двухлетний ребенок недостаточно наивен, чтобы поверить в такое, и телезрителям придется призвать на помощь весь свой оптимизм. И вот сейчас, когда я разговариваю с тобой, я на самом деле должен с высунутым языком писать реплики для персонажей, расторопно стуча по клавиатуре.
— Об этом они просили тебя вчера? — Я отряхнула с юбки сахарную пудру. — На Би-би-си?
— Да, именно. Вот это, Люси, и есть мое задание. Моя миссия, которую обрисовали для меня добрые ребята из телерадиокомпании, если я соглашусь ее исполнить, конечно. А я, разумеется, соглашусь, — он вздохнул. — Естественно, я соглашусь. Ведь, во-первых, я трус, во-вторых, у меня нет денег, и, в-третьих, в глубине души я подозреваю, что если не приму их предложение, они больше никогда ни о чем меня не попросят, так как время мое уже прошло и я стал старым никчемным псом. Но боюсь, сесть и написать этот сценарий будет очень непросто.
— Минуточку, — нахмурилась я и положила пирожное. — Ты же вроде сказал, что они хотели заказать тебе новые серии «Городских пташек»?
— Я тоже так думал, Люси. Но, увы, оказалось, что это лишь уловка, чтобы меня завлечь. Не успел я опомниться и сказать: «Может, поговорим о сценарии нового сериала?», как мне под нос сунули эти «Счастливые этнические меньшинства».
— Но разве тебе обязательно писать именно то, что они хотят? Неужели нельзя придумать что-нибудь свое и сделать все по-другому?
— Можно, конечно, и я бы с удовольствием, но за такой проект никто не возьмется. Все вежливо улыбнутся, даже начнут обсуждать, но потом задумаются, нахмурив брови и неуверенно склонив головы: «Не кажется ли вам, что этот проект слишком уж в духе восьмидесятых? Слишком уж устаревший и консервативный?» — Он с горечью отхлебнул кофе. — О нет, в наши дни любой сценарий с внятным сюжетом, который развивается не сразу и сочетает в себе юмор, пафос и персонажей, вызывающих сопереживание, сразу же выбрасывают в ведро. Публика хочет вовсе не этого. Публика жаждет секса, насилия и мордобоя. Необязательно именно в такой последовательности, но все это им очень нужно, причем постоянно. Я же, напротив, пишу о людях из среднего класса, которые живут обычной средней жизнью. Я превращаюсь в динозавра, Люси. В вымерший вид. — Он устало потер лицо тыльной стороной ладони.
— Чепуха, — отмахнулась я, подумав, что в жизни не видела более симпатичного динозавра, чем тот, что сейчас сидит напротив меня. И еще я подумала о том, что у меня хорошо получается не подпускать его к себе и не поддаваться его обаянию.
— Ну мне, по крайней мере, нравится то, что ты пишешь, — поддержала его я. — Розанна говорила, что ты там написал… ах да, «Семейные ценности». Мне очень понравилось!
Он поморщился.
— «Семейные ценности» вышли двенадцать лет назад.
— Правда? — Я оторопела. Интересно, а ему-то тогда сколько лет? — Ну, если вспомнить что-нибудь поновее…
— «Сила женщин»?
— О да! И это ты написал? Блестяще!
— Но все равно это было восемь лет назад. — Он вздохнул. — Просто они все время их повторяют, вот в чем дело.
— Ну это же лучше, чем ничего, не так ли? — попыталась ободрить его я.
Он улыбнулся и ничего не ответил.
— А кстати, — торопливо добавила я, — что думает о твоих программах жена? — О да, Люси, очень деликатный вопрос. Как умно! От темы, которая явно нагоняет на него депрессию ни с того ни с сего перейти к его жене, которую ему обсуждать еще приятнее!
— Она не смотрит сериалы. Считает их недостаточно серьезными. — Он печально почесал затылок.
«Господи, а вдруг она вообще не смотрит телевизор? — вздрогнув, подумала я. — Считает его орудием зла, дьявольским прибором? Я же, напротив, жизни не могу представить без телевизора — свернешься себе калачиком в халате с бутылкой вина и коробкой конфет…»
— Понятно. — Я задумалась, чем же еще можно заняться вечером. — Она что, ходит на религиозные собрания или что-нибудь в этом роде? Чтения Библии и тому подобное?
Он смутился:
— Иногда.
— Или она одна из тех, ну, знаешь, — я нагло продолжала, размахивая руками для ясности, — которые практикуют омертвение плоти?
— Что? — Чарли оторопел, но он же не подозревал, какие у меня познания, не так ли? Не знал, что в последнее время я немало литературы прочитала о религиозных фанатиках. В библиотеке Незерби-Холла нашлась одна захватывающая книга, правда, о фанатиках шестнадцатого века, но я была уверена, что разницы особенно никакой, разве что у нынешних сектантов нет ни власяниц, ни березовых кнутов.
— Омертвение? — Он изумленно уставился на меня. — Может, ты имеешь в виду умерщвление?
— Ага, точно.
— Ну нет, это вряд ли. Самоотречение ей, конечно, свойственно. Знаешь, она постится. В Великий пост.
— Боже мой, Чарли, тебе, наверное, ужасно тяжело. Как ты только выносишь все это?
— С трудом. Но знаешь, Люси, — напряженно проговорил он, — если это ей помогает…
— О, конечно! — согласилась я. Да, ни к чему казаться крысой. — О боже, да, разумеется, если ей так лучше, я только за! Но как думаешь, может, она будет чувствовать себя более комфортно в компании таких же людей, как она?
Он расхохотался.
— Ты имеешь в виду, в монастыре?
