быстро. — Ну, что? — почувствовав неладное, встревожено спросил Йон.
Нарочный шумно передохнул и начал старательно косить глазами в сторону.
— Понимаешь, Йон, мы шли за ним до самого замка…
— Понимаю! — раздраженно заорал Йон. — Все понимаю! Упустили?! Шляпы! — Он оттолкнул нарочного и, вскочив на ноги, прокричал: — Подъем! Кончай привал!
— Живле, — сказал кто-то глухим голосом, затем послышалось журчание воды, и на лоб легло что-то мокрое и холодное.
Камил открыл глаза. В помещении был сгущенный, сырой, пахнущий плесенью и грибами, полумрак. Он тяжело давил на Камила мокрым грязным покрывалом, пропахшим попоной.
— Вот уж и гляделками лупает, — пробурчал все тот же голос, и Камил увидел, как над ним наклонилось чье-то лицо, заросшее рыжей, неопрятной бородой до самых глаз. От испуга сердце екнуло, и он, резко отклонившись в сторону, сел. В голове зашумело, перед глазами поплыли круги. Откуда-то из-за изголовья топчана, на котором сел Камил, появилась женщина в длинном до пят, домотканом платье. Она мягко обняла Камила за плечи и, приговаривая: — Ну, что ты, что ты… Что ты? Тебе лежать сейчас надо. Что скажешь-то? — попыталась его уложить.
Камил прилег, и ему сразу стало лучше, только что-то сдавливало грудь, да неприятно зудело в боку. Он скосил глаза и увидел, что рубашка на нем расстегнута нараспашку, причем некоторые пуговицы вырваны с мясом, а грудь стянута серым куском материи. Он сразу вспомнил Козинский замок, лохматого мальчишку-звереныша, злополучный кинжал в его руке, и снова вскочил на топчане. — Эч, прыгает, — усмехнулся бородач и схватил его за плечо корявой узловатой рукой. — Прыткий! Кто таков?
Камил испуганно огляделся.
— Камил, — сдавленно сказал он осипшим голосом.
В комнате было сумеречно, как в подвале, даже противоположных стен не видно. Свет пробивался сквозь маленькое окошко, затянутое чем-то белым и полупрозрачным, как полиэтилен. Собственно, окно не пропускало свет, а само светилось, бледнело только для самого себя — как гнилушка в сырую, но теплую осеннюю ночь. — Ками-ил, — протянул бородач. — Имя-то какое-то чудное. И одет по-чудному. — Он выпрямился на табурете, наклонил голову и из-под бровей опек Камила взглядом. — С псами-рыцарями пришел? Али как?
Камил заморгал. Он ничего, ровным счетом ничегошеньки, не понял из этой тарабарщины.
— Ну, чего лупаешь на меня? Отвечай!
— Дядь, не трясите меня, — протянул Камил. — Что я вам сделал? — Что он сделал! — хмыкнул бородач, но плечо отпустил. Он обернулся и сказал куда-то в темноту:
— Слышь, Борта, он спрашивает, что сделал!
Из полумрака вынырнуло лицо того самого мальчишки в лохматой безрукавке. Губы мальчишки растягивала злорадная ухмылка.
— Может, он из князей каких, — робко сказала женщина. — Сукня на нем-то вон какая тонкая… — Да лазутчик он! — яростью опек Камила мальчишка. — Я его сразу, собаку, раскусил, как он только на стену влез!
— Никакой я не лазутчик! — крикнул Камил. — Сами вы тут… Какие-то… — Он хотел дать более точное определение, но сдержался.
— Не лазутчик, говоришь? — бородач пошевелил огромными кустистыми бровями. — Ну-ну. Щас поглядим. У нас есть верное средство. — Он слез с табурета и стал вдруг меньше ростом — таким маленьким квадратным бородачом, великовозрастным гномом, сильно скособоченным на левую сторону. Когда он сделал первый шаг в темноту комнаты, Камил понял откуда эта кособокость — бородач был сильно хром. Бородач что-то долго искал в темноте по всем углам, потом, очевидно, найдя, выпрямился и, сильно припадая на изуродованную ногу, вернулся назад. В правой руке он сжимал какой-то серый, почти черный сучок.
— Нашел, — удовлетворенно буркнул он и стал взгромождаться на табурет. — Узнаешь? — спросил он, усевшись, и сунул в лицо Камилу сучок.
Это был погнутый крест черного железа с выбитым на нем изображением худого голого человека с козлиной бородкой и выпирающими ребрами.
— Нет, — сказал Камил, — это не мое. Я его вообще никогда не видел.
— Не видел, — хмыкнул бородач. — Не твой, говоришь. А раз не видел, не твое, так плюнь на него.
— Чего? — Камил удивленно заморгал глазами.
— Плюнь, плюнь, — ехидно подзадорил бородач. — Ну, чего же ты?
Камил вытаращился на него. И взрослый вроде бы дядька, а такое предлагает… Да мама только за один плевок себе под ноги, тихонько, исподтишка, не говоря уже о «смачном цыке» сквозь щербатые зубы, гордости шепелявого Стася, все губы бы поотбивала! Шутит он, что ли?
Камил оглянулся по сторонам, словно ища подтверждения своему заключению, но увидел только злорадную ухмылку лохматого мальчишки. И тогда Камила охватила злость. Что он злорадничает, что ему надо? Что им вообще от меня надо?! И он плюнул на крест.
Бородач вздрогнул, и ехидная искорка в его глазах исчезла. Он что-то невнятно выдавил горлом, затем откашлялся и, уже на этот раз недоверчиво, попросил: — А ну, еще… а? Камил плюнул снова и на этот раз вместо креста попал дядьке на кулак. Ну, вот, подумал он и сжался. Сперва просил, просил… А сейчас ударит по губам как мама.
Но дядька почему-то не ударил. Удивленно оглядел кулак, затем вытер его об колено и, кряхтя, начал слезать с табурета.
— И откуда-то ты родом? — спросил он уже совсем миролюбиво.
Краем глаза Камил заметил, что лицо у мальчишки вытянулось, и он ошарашено моргает глазами.
— Я вообще в городе живу, — сказал Камил, — а в село мы с мамой приехали к тете Аге. — В село, — как-то тоскливо вздохнул бородач и, повернувшись, зашаркал к дверям. — Где оно теперь, это село. Сожгли все. — В дверях он приостановился и устало сказал: — Никакой он не лазутчик. Ошибся ты, Борта. На крест он плюнул, а на этот счет у них строго — ересь. Да и говорит он по-нашему. Правда, чудно как-то, на верхнегорский говор похоже, но по-нашему. Да и мал он для лазутчика-то.
— Я же говорила, — облегченно выдохнула женщина. Она подошла к Камилу и ласково погладила его по голове.
— Больно?
Лохматый мальчишка начал бочком пробираться к дверям, но женщина увидела маневр и схватила его за безрукавку.
— Куда? Изверг! — Она отвесила ему оплеуху. — Натворил беды, а теперь в кусты?!
Мальчишка насуплено молчал, ухо у него начало багроветь.
— Что стоишь? — женщина легонько подтолкнула его к Камилу.
Мальчишка шмыгнул носом, но все-таки подошел. — Ты, это… — сказал он и начал ковырять пол пяткой. — Я думал, ты из псов Христа… — Он еще немного поковырял пол, затем поднял на Камила глаза и сказал: — Меня Бортишком зовут. Через полчаса Камил с Бортишком облазили весь замок от винного погреба, сырого и холодного, заставленного сорокаведерными бочками из мореного дуба, до душного и пыльного чердака, пропахшего солнцем, пылью и ягодами, сушившимися здесь на глиняном полу. За это время Камил узнал, что хромого бородача зовут Порту, и он долго и безуспешно пытался правильно вымолвить это имя, что в молодости Порту был славным воином и отчаянным рубакой, но в неравной стычке с разбойниками был ранен в ногу, и из-за увечья пришлось оставить ратное дело, и он стал конюхом в замке. Ласковую женщину звали Марженка, и, когда Камил узнал, что она мать Бортишка, то очень удивился — как это можно свою мать называть Марженка, а не просто мама, тем более, что это имя больше подходит для какой-нибудь сопливой девчонки, которую можно, а иногда просто-таки и нужно, потягать за косы, но вовсе не для взрослой женщины. Отец же Бортишка, воевода Козин, достославный и храбрый, три дня тому собрал дружину и по зову князя двинулся на защиту исконно своих земель от вторжения Крестова воинства. И с тех пор от него ни слуху, ни духу, ни гонца, ни весточки. Марженка изнервничалась вся, тихонько плачет по ночам. Порту тоже ходит хмурый, только то и делает, что скребет и чистит оставшихся
