— Воняет от тебя, монах, как от тонны…
— Чего?
— Дерьма, вот чего!
Микчу неуверенно заулыбался — он не понял. Да и откуда ему понять, жил-то небось в веке пятнадцатом-шестнадцатом, еще до метрической системы мер и весов.
— У тебя закурить есть?
— Розигришь, да? — недоверчиво спросил Микчу.
— А!.. Кой там розыгрыш. Курить хочу — сил нет. — Кирилл отчаянно потянулся, зевнул и сел. — Жрать бы скорее давали, что ли…
— Тебе прямо в Головомойку не терпится, — насмешливо проговорил кто-то над самым ухом. Кирилл недовольно поднял глаза и увидел перед собой Энтони. «Старичка» Энтони, седого старого негра, выуженного смержами с Земли бог знает какого года одним из первых (разумеется, из людей — пины тут были уже до них) и брошенного сюда, в этот лагерь, в эту дробилку человеческих душ, нечеловеческую круговерть. Он жил в лагере дольше всех, знал о нем больше всех, его одежда давно обветшала, износилась, истлела, и теперь на. нем было лишь только какое-то подобие набедренной повязки, но тем не менее он, в отличие от многих, не потерял себя, не ушел в себя, не закопался, как страус, в самом себе, а смог собрать, как-то организовать этот разноплеменный, выуженный смержами из разных веков Земли человеческий экстракт, и, можно сказать, что только благодаря ему, его уму, его инициативе, наконец, просто его природной доброте и человечности, чудом уцелевшим в столь нечеловеческих условиях, люди в лагере еще не потеряли способности быть людьми.
— Здравствуй, Кирилл, — поздоровался Энтони и сел на мох рядом с ним. Кирилл кивнул.
— Ты что-то в последнее время осунулся, даже здороваться перестал. Ночью как спишь?
Кирилл вздохнул и принялся растирать задубевшее от дремы лицо.
— А никак я не сплю, — пробурчал он. — Вечером вроде бы засну, а ночью, как кто толкнет — просыпаюсь, а в середке что-то сосет, сосет… Просто невмоготу. И курить страшно хочется, словно вчера бросил, а не черт знает когда.
Энтони помолчал, покивал головой.
— Это бывает, — успокаивающе сказал он. — Мне самому как-то целую неделю запах фиалок мерещился. В бараке — пахнет, в Головомойке сижу, читаю, так кажется, что все папирусные и пергаментные свитки нарочно пропитаны ароматическими маслами — до того разит. И не поймешь, то ли от запаха голова трещит, то ли от того, что из нее все высасывают… Представляешь, даже в сортире мне фиалками благоухало!
Энтони явно пытался поднять у Кирилла настроение, и Кирилл кисло улыбнулся.
Микчу пододвинулся поближе и стал просительно заглядывать в глаза то Энтони, то Кириллу. Он явно хотел что-то сказать.
— Ну? — сумрачно буркнул ему Кирилл.
— Чой-то я видел счас, а?! — смакуя, протянул Микчу трясущимися мясистыми губами. Чувствовалось, что его просто распирает от переполнявшей его новости.
— Лохань с водой и мылом, — неразборчиво буркнул Кирилл и, демонстративно сморщив нос, отпрянул от Микчу.
— Не, правда! — выдохнул Микчу и, еще больше подавшись вперед, доверительно зашептал: — Вы знайоте, чьому смержи распустили нас усех? А я вот знайу!..
Кирилл только хмыкнул и передернул плечами.
— Ха! — толстое лицо Микчу расплылось в самодовольной Улыбке. — Таме, у углу, иде смерды растят новине бьяраке, новинькие явились. Зеленавы таки, главы треуглавы, глазы — бусины, а за глазами уси тонки и усе бегайут. А первы лапы Длинны, много разов сломаны и усе како пилы с зубами!
Микчу говорил сочно, брызгая слюной, выкатив глаза — где не помогали бедный словарный запас и устрашающая интонация, пробел восполняли живописная мимика и жестикуляция.
— Ага, — умно кивая головой, подтвердил Кирилл. — А заглястцы жигурить димножил?
Микчу осекся, недоуменно захлопал жидкими ресницами.
— Чего?
— Жигурить, спрашиваю, димножил?
— Перестань, — осадил Кирилла Энтони. — Шуточки твои сейчас совсем ни к месту…
Было непонятно, почему Энтони вдруг разволновался, даже лицо посерело. Он приподнялся, повертел головой, увидел пеструю куртку Льоша и громко позвал. Льош попрежнему сидел на корточках среди пинов и оживленно пересвистывался с ними. Махнув Энтони рукой, чтобы немного подождал, Льош еще минуты две попересвистывался с пинами и только затем встал. Пины что-то дружно просвистели ему на прощание, он коротко кивнул и направился к Энтони.
— Здравствуй, Энтони, — поздоровался он, подходя. — Здравствуйте, Кирилл, Микчу…
— Уже виделись… — буркнул Кирилл, но руку подал. Льош поздоровался со всеми, и руку Микчу чуть задержал в своей.
— Послушай, Микчу, — проговорил он, — я, конечно, понимаю, что условия в лагере, мягко говоря, не способствуют образцовому поддержанию гигиены. Но я тебе уже говорил, и мне хотелось бы, чтобы ты понял: чем меньше ты обращаешь на себя внимания, тем больше ты забываешь, что ты человек, а чем больше ты это забываешь, тем ближе твой конец.
Микчу насупился и, выдернув руку из ладони Льоша, отвернулся к стене барака.
— Какой ты сердобольный, — фыркнул Кирилл. — Мне хотелось бы довести коекакие факты до некоторых рьяных поборников гигиены, — насмешливо заметил он. — Так вот, в средние века среди христиан, а в особенности монахов, довольно распространенным явлением был обычай давать различные обеты, как то: ношение власяницы, пудовых гирь, прикованных как к рукам, так и к ногам, бичевание… А также, в частности, и строгое несоблюдение личной гигиены. Вы не находите, Льош, что чужие убеждения нужно уважать? Льош пристально посмотрел в глаза Кириллу.
— До чего же ты меня невзлюбил, Кирилл, — сказал он. Обращения на «вы» он просто не принял. — Только я вот никак не могу понять, за что?
— За гигиену, — желчно ответил Кирилл.
Льош только пожал плечами и повернулся лицом к Энтони.
— Что ты хотел?
Энтони посмотрел на одного, на другого и покачал головой.
— Именно ссоры нам сейчас и не хватало, — вздохнул он. И, уже обращаясь непосредственно кЛьошу, сказал: — Смержи в лагерь новеньких привезли. Микчу видел.
Микчу снова пододвинулся к ним.
— Ага, — горячо выдохнул он. — Зеленавы таки, главы треуглавы…
— Я их тоже видел, — кивнул Льош. — Теперь, если верить пинам, нам предоставляется целый день отдыха. Ты меня для этого звал?
— Ну? — оживился Кирилл. — Так нас сегодня в Головомойку не повезут?
— По идее… — выдохнул Энтони и принялся нервно растирать руки, словно они у него замерзли.
— Так ты все знаешь? — спросил он Льоша. Льош кивнул головой.
— Ну и?..
Льош хмыкнул и пожал плечами.
— Вот именно, что сейчас все дело в «ну и…».
Он приподнялся и, повернувшись к пинам, позвал:
— Василек!
… Крайний из пинов повернул голову.
— Иди сюда, Василек.
Пин привскочил на лапках и быстро засеменил к ним, переваливаясь с боку на бок, совсем как настоящий антарктический пингвин, только рыжий и непомерно волосатый.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался пин патефонным голоском и плюхнулся на землю рядом с ними. Словно ноги его не держали.
— Послушай, Василек, — начал Льош, — ты мне говорил, что когда в лагерь прибыла первая партия
