Филлис уставилась на нас и наморщила лоб.
– Тут надо бы прибраться, – заметила она. – Кипяток! – внезапно рассмеялась она. – Так всегда бывает в фильмах. А я-то гадала, зачем он им нужен! Теперь понятно.
Она взяла кувшин и ванночку на трельяже. Ванночка была фарфоровая и старая, украшенная синими розами. Наверное, Мириам использовала ее, когда Дэвид был младенцем. А его бабушка, наверное, купала в ней его отца. Ощущение преемственности никогда не было таким сильным в этом доме, как в ту ночь.
Я вытерла кровь с твоей кожи, убрала все нечистоты, а потом завернула тебя в мягкую белую простыню.
– Чай и тосты, – сказала Филлис. – Моя двоюродная сестра говорит, что это лучшее средство от слез.
Тост был толстым и маслянистым, а чай крепче, чем я обычно пью. Но я никогда не ела и не пила ничего вкуснее.
Филлис поинтересовалась, придумала ли я уже имя.
Я ответила, что возможно только одно имя. Это имя было Джой.
Мы попробовали, как оно звучит. Филлис удовлетворенно кивнула и снова взяла тебя на руки. У нее на лице сияла улыбка. Она чувствовала себя очень важной.
– Не сложнее, чем с трактором справляться, – сказала она. – Хоть помощи ждать не от кого, но тебе повезло, что я оказалась рядом. Жаль только, что я не поспела к ее рождению.
– Нет, ты успела, – возразила я. – Во всяком случае была так близка к этому, что разницы особой нет. Я никогда не смогу тебя отблагодарить.
Она помогла мне дойти до душевой. Вода стекала по моему телу, смывая кровь. Пока я мылась, Филлис приготовила для меня чистую ночную рубашку. Кровать была застелена свежими простынями, а старое белье она засунула в корзину для грязной одежды. Филлис не спускала с тебя глаз, а когда она позвонила Дэвиду, то он услышал твой плач… такой громкий и здоровый.
– Я должен был быть рядом, – несколько раз повторил он, и голос его дрогнул, словно он тоже плакал. – Мне не следовало оставлять тебя одну. Наша дочь такая же красивая, как и ее голос?
– Даже еще красивее, – ответила я. – Она – наше чудо.
По Северному морю гуляли шторма. В течение двух дней ни один вертолет не мог сесть на буровой. Однако прогнозировалось улучшение погоды, и он должен был приехать домой, как только сможет.
Я рассказала Филлис, как приготовить тебе прикорм. Она влажными глазами смотрела, как ты сосешь молоко. Но постепенно она начала беспокоиться о своей матери, которой помогала в полночь ходить в уборную.
– Ты хочешь, чтобы я избавилась от… – Она поколебалась и указала на миску.
– Пускай стоит, – сказала я, когда она подняла ее с пола. – Я сама об этом позабочусь.
Она кивнула, когда я попросила ее не трогать испачканные простыни, понимая, как любая женщина, что грязное белье лучше стирать самому.
Дэвид уже в пути, летит к нам. Мириам тоже спешит, причем с целым ворохом новых идей. Оба спешат увидеть тебя. Дома мы существуем в океане спокойствия. Ты спишь возле меня, твое лицо сосредоточенно. Твои губы дрожат в улыбке. Я не могу отвести от тебя взгляд. Твои светлые волосики мягкие, словно пух. У меня тоже светлые волосы. Твои глаза все еще затуманены, блуждают. Сложно сказать, какого они цвета. Я надеюсь, что голубого.
Сегодня вечером Карлу Келли покажут в новостях. Скоро начнется пресс-конференция. Это ее первое появление на публике, не считая шквала публикаций после рождения Исобель Гарднер. Я не смогу смотреть. Что сделано, то сделано.
Если ты когда-нибудь и прочтешь этот дневник, я к тому времени буду уже мертва. Тогда мне будет все равно. Пожалуйста, не считай меня злой женщиной. Зло – это Холокост, пуля в голову, нож под ребро. Судьба жестока, она ухмыляется уголками губ и время от времени направляет нас пинками. Единственный раз в жизни я дала сдачи и забрала то, что смогла.
Глава восьмая
Карла
Карла усилием воли заставила себя войти в конференц-зал отеля. Это было самым важным выступлением перед общественностью в ее жизни. На столах, покрытых зеленым сукном, были расставлены бутылки с водой и стаканы. Она села за стол и поприветствовала объективы камер, словно старых друзей, которые пришли ее утешить. Каждый снимок имел значение. Вспышки фотоаппаратов помогут найти ее дочь. Ее охватило волнение, когда она подняла фотографию Исобель Она позволила назойливым объективам увидеть спою опустошенность, свое замешательство.
Старший брат Лео, который защищал ее с тех пор, как он были детьми, автоматически стал ее советчиком и адвокатом Когда они говорили перед конференцией, он подчеркивал насколько важны слова. Он прошелся по тексту заявления которые она должна была прочесть, и посоветовал, как отвечать на вопросы. Он сказал, что нужно говорить простыми фразами и обращаться напрямую к женщине, которая забрала Исобель. Она будет слушать.
История об исчезновении ее дочери распространилась по средствам массовой информации, словно лесной пожар:
В серьезных газетах заголовки были более осторожными:
Общественность отреагировала мгновенно. Кто-то что-то видел. Полиция опрашивала возможных свидетелей, но ничего нового не выяснила. Проверили границы, обыскали паромы. Все, что можно было сделать, было сделано. Taк утверждал шеф полиции Мэрфи, который занимался этим расследованием. С самого начала Карла верила всему, что он говорил. Его слова были спасательным жилетом, которым не давал ей пойти ко дну.
Отдел по связям с общественностью в полиции занимался запросами от средств массовой информации. Мэрфи настоял на том, что Карле не стоит общаться с газетчиками, пока идет расследование. Постепенно она узнала о других процессах, которые происходили во время расследования.
– Ради вашего мужа мы должны строго контролировать ваши высказывания и передвижения, – предупредил ее Мэрфи.
Но карьера Роберта как агента под прикрытием закончилась. Больше никаких темных дел у стен полуразрушенных складов. В будущем его ждала кабинетная работа, если какое-то будущее вообще было, поскольку Карла не представляла, как они будут жить, если не найдут Исобель.
Стыд, замешательство и переживания заставили старшую медсестру уволиться на следующий день после исчезновения. Отменялись заказы, а в клинике продолжалось расследование нарушения безопасности. Возле клиники постоянно находился журналист, который ждал, когда начнут выходить сотрудники, чтобы задать им несколько вопросов. Старшая медсестра заявила, что журналисты – пиявки, пожирающие хорошую репутацию клиники, которую сотрудники так долго создавали.
На ступеньках клиники стоял Мэрфи и делал заявление для прессы. В это время Карла покинула здание через черный вход. Ее перевезли в полицейской машине без опознавательных знаков в квартиру
