за все девять месяцев не почувствовала движение ребенка. Ей сейчас восемнадцать лет. Она получила в Соединенных Штатах стипендию на участие в легкоатлетических соревнованиях. Еще одна женщина призналась, что была уверена, что на четвертом месяце у нее случился выкидыш. Того же мнения был и ее гинеколог. Ей вот-вот должны были сделать чистку матки, но ребенок вовремя пошевелился. Соберите несколько женщин в одном месте, и они расскажут такие истории, от которых доктора будут в недоумении чесать затылок.
Карла Келли пишет об этом в своей колонке. Милые веселые истории о малышах, которые пинками и тычками прокладывают себе дорогу в большой мир. Вскоре после событий того вечера я послала ей письмо. Я спросила у нее, можно ли хранить надежду, если твое чрево отказывается повиноваться. Письмо я, конечно, не подписала. Она не смогла мне ничего ответить и передала письмо Алиссе Фэй, которая вела колонку советов. Алисса Фэй считает, что она как психолог лучше понимает человеческую натуру, чем обычный журналист. Человеческие страдания – ее профиль. Три недели она анализировала мои выкидыши, мою голову, мои эмоции. Я написала свою историю не для того, чтобы ее напечатали. Я просто хотела узнать, сможет ли Карла Келли понять, посочувствовать. Я узнала ответ.
На прошлой неделе, в Дублине, я видела ее с мужем в «Браун Томас». По крайней мере, мне кажется, что это был ее муж. Он старался держаться незаметно, но по тому, как она ухватилась за его руку, я поняла, что он и есть ее надежда и опора в жизни. Они рассматривали детские вещи. Я последовала за ними из магазина вверх по Графтон-стрит. У продавцов цветов было много работы. Стрелиции вспыхивали на фоне хризантем, а плотные бутоны роз торчали из ведер с водой, словно копья. Она купила букет роз, и они пошли дальше. Я потеряла их из виду, когда они вошли в торговый центр «Стивенс Грин». При желании, думаю, я могла бы ее там разыскать. Она высокая и довольно видная женщина, которую легко заметить в толпе. Однако у меня не было сил идти дальше. Я зашла в ближайшее кафе и попросила стакан воды. Официантка, уже немолодая женщина, окинула меня опытным взглядом. Она моментально принесла воду и предложила вызвать для меня такси.
– Кажется, что это никогда не закончится, – сказала она. – Особенно в последние месяцы перед родами. Но и этому придет конец, и тогда ты все поймешь.
Она говорила с жаром. Они все любят так говорить, предупреждая о неминуемом хаосе и целой веренице незначительных изменений, которые перевернут мою жизнь вверх дном.
Вскоре приехало такси. Я заметила Карлу Келли с мужем, когда выходила из кафе. Они над чем-то смеялись. У нее была запрокинута голова, рот прикрыт ладонью, словно смех – это какое-то дикое животное, которое нельзя выпускать на волю. Я уже давно так не смеялась. Я вообще когда-нибудь так смеялась? Наверняка. Особенно в первое время после того, как вышла замуж за Дэвида. Сейчас я смеюсь только в подходящих ситуациях. Мой смех звучит вполне естественно, спонтанно, даже заразительно. Постоянно работая с людьми, когда требуется умение говорить приятные вещи и восхищаться, я приобрела определенные способности. Теперь только они меня и спасают. Но иногда бывают проколы. В такие моменты мне нужно всего лишь прикоснуться к животу. Скупые жесты создают понятный язык, который позволяет мне быть усталой, обеспокоенной, раздраженной, несносной и даже непоследовательной в поступках.
Была ли непоследовательность в том, что я отправилась за Карлой Келли в тот день? Конечно, была. Я понимаю это сейчас, но ведь она лицо «Ожидания», яркая, вызывающая дама, которая всем рассказывает, что это так просто, так легко и естественно – вынашивать ребенка девять тяжелых месяцев.
Я тоже когда-то вела дневник. Последнюю запись сделала, когда мне было шестнадцать лет. Сложно поверить, что это было целых двадцать три года назад. Я тогда была беременна на восьмом месяце, дело шло к концу, так сказать. Я вот-вот должна была ухудшить статистику по беременным среди подростков. Я рассталась с парнем в марте, до того, как он мог бы помочь с ребенком. После этого в дневнике много пустых страничек. Мир стал серее, нечего было писать.
– Ты еще легко отделалась, – заявил отец, когда меня выписали из больницы. – Лучшее, что ты можешь сделать, – это забыть все и продолжать жить.
Он позаботился обо всем и отговорил меня ходить на могилку. Остались только рентгеновские снимки и мысли о том, что могло бы случиться.
Он сказал, что это второй шанс для всех нас. Без оглядки на прошлое. К тому времени моя мать была уже в могиле, отец собирался снова жениться. Он перестал быть угрюмым человеком с пустыми глазами, которого я знала. Он немного поправился и смеялся так, словно смех был неотъемлемой частью его личности. Я смотрела на Тессу и гадала, как такая маленькая, незаметная, слегка заикающаяся, когда волнуется, женщина в очках без оправы сумела заставить его настолько измениться.
Я не виню его за то, что он не захотел начинать новую жизнь с проблемной девочкой-подростком и ее ребенком. Но лучше бы он не выглядел таким веселым, таким полным решимости забыть о моих бедах. Они никогда не были забыты, только зарыты в землю, как мой дорогой ребенок.
Все эти годы я хранила дневник. Но мне никогда не хотелось его почитать, до той самой ночи в доме. Очень непривычно… знакомиться с собой молодой.
Я заполняю пустые страницы. Даты не имеют значения. Время приостановило бег. Я ощущаю облегчение, когда пишу о той ночи. В противном случае у меня в голове воцаряется хаос, мысли мечутся, словно муравьи в потревоженном муравейнике. Как я смогла пробиться сквозь стену боли? Должна быть причина… должна… Три месяца прошло с тех пор, однако память сохранила ощущения. Я слышу скрип лопаты, запах навоза, влажной земли. Я вижу небольшой сверток, лежащий в узкой расселине. Я чувствую глину под ногтями, крапиву, жалящую ноги. Я помню горький привкус во рту.
Настало время закрыть дневник и попытаться заснуть. Закрыть – и шепот умолкнет. Закрыть эти заплесневевшие страницы и схватить будущее, пока оно ждет меня.
Глава третья
Октябрь 1993 года
Карла
Карла Келли подняла руки, чтобы надеть платье. Молочно-белый кружевной шелк взметнулся вверх, прежде чем лечь ей на плечи и уже заметный живот. Косметолог подошла, чтобы наложить румяна и тушь для ресниц. Один из костюмеров быстренько затянул корсет черного готического свадебного платья на животе у Лиззи Kapp. Она уже успела обуть агрессивно выглядевшие сапоги на шпильках. Черная помада на губах подчеркивала мертвенную бледность ее лица. В свою очередь, макияж Карлы составляли лишь нежные персиковые и золотые оттенки.
Она наклонила голову. Стилист выключил фен и провел руками по ее волосам, разминая их пальцами, пока они не рассыпались по плечам растрепанными прядями. Он вставил в ее волосы белоснежный пучок перьев и отступил на шаг, оценивая результат.
Лиззи дали букет черных роз с одной красной в центре. Обилие туши усиливало ее изнуренный вид. В то время как Карла с букетом орхидей и ландышей выглядела свежей, пленительной и желанной. Фотографы кружили вокруг них, снимая в разных ракурсах, пока Рейн не подала моделям сигнал приготовиться к выходу.
Лиззи вальяжной походкой вышла на сцену, залитую светом софитов, и направилась к началу подиума. Она замерла, ожидая Карлу. Публика затаила дыхание, потом рассмеялась и наконец зааплодировала, когда Карла, сексуальная и беременная, появилась из-за кулис. Заиграла музыка, защелкали затворы фотоаппаратов, которые фиксировали каждый сантиметр ее платья, пока она двигалась им навстречу. Из толпы выкрикивали ее имя, просили повернуться то одним, то другим боком. Она стояла рядом с Лиззи у начала подиума, позволяя публике оценить контраст. Потом они разошлись хорошо поставленной походкой, стараясь показать себя с самой лучшей стороны. Карла улыбалась и позировала. Со спины она была похожа на обычную манекенщицу. Ничего лишнего на ягодицах, стройные ноги. Журналисты что-то писали в блокнотах, лампы вспыхивали. Это была главная коллекция Рейн на тот
