«Не так это было, — вздохнул я. — Не посылал ты ей телеграммы. Напился — это было. И ливень был. А вот сон был уже потом, дома, а не в пивной…»
Я собрал листки и сложил их в папку. Не нужно было их читать. Ни к чему это. Только разбередил душу.
Я снова спрятал папку под ворох рукописей и посмотрел на будильник. Часа три у меня еще есть. Надо попытаться заснуть и поспать хоть чуть-чуть. Завтра будет трудный день.
Бросив на пол старое пальто, я выключил свет и улегся. Вообще на такой случай у меня имелся надувной матрац, но он хранился в комнате, а будить гостей не хотелось. Ничего, как-нибудь и так…
Из-за холодильника, наконец, выбралась Шипуша, подошла ко мне, обнюхала, и, недовольно урча, стала устраиваться на ночлег возле моей груди. Ночь — ее время.
Я погладил кошку.
— Не ревнуй, пожалуйста, — тихо сказал я ей. — Ты ведь моя единственная любимица…
— Ну, чего ты сидишь, чего не пишешь? — возмущался на стропилах беседки Лет. Он нервно топтался по перекладине руконогами; сверху сыпалась труха, а Волшебная Линза дергалась на шнурах, показывая то один уголок Светлой Страны, то другой.
Жилбыл поднял голову и посмотрел в желтые глаза Лета.
— Почему Государыня сегодня грустит? — спросил он.
— Вот и пиши об этом! На то ты и Летописец! — раздраженно крикнул Лет.
— Но я не знаю — почему.
— А ты и не должен знать, — отрезал Лет. — Твое дело описывать каждый день то, что ты видишь. Вот и пиши: «Сегодня Государыня была грустна…» Или — «грустила»? Ну, тебе виднее, как.
— А кому это нужно? — неожиданно спросил Жилбыл. Впервые он подумал об этом и задал вопрос.
— Как — кому? — опешил Лет, но тут же нашелся. — Кому надо, тому и нужно! А кому нужна жужилья радуга? Ты так скоро спросишь, кому нужна Государыня!
— Я спрашиваю не о том, — досадливо поморщился Жилбыл. — Послушай, Лет, а Летопись вообще кто-нибудь читает?
Лет замер на стропилах. С минуту он молчал, затем неуверенно проговорил:
— Кто-то, наверное, когда-нибудь прочитает…
— Лет, ты ведь здесь с самого начала, — сказал Жилбыл. — Ты помнишь первого Летописца?
— Да, — буркнул Лет. — Ты на моей памяти семьдесят четвертый.
— Так что, за все это время никто и никогда не брал читать Летопись?
На этот раз Лет промолчал, сконфуженно спрятавшись за стропилами.
— Значит, никто… — вздохнул Жилбыл. — А мне можно?
— Что — можно?
Из-за балки появился один глаз Лета.
— Почитать.
— А зачем?
Теперь уже два глаза Лета настороженно смотрели из-под крыши беседки на Жилбыла.
— Быть может, я узнаю причину, так расстроившую Государыню сегодня.
Желтые немигающие глаза Лета пыхнули неодобрением. Но сам он молчал.
— Что — нельзя? — спросил Жилбыл.
Лет отвел взгляд и неуверенно затоптался на стропилах.
— Вообще-то запрета нет…
— Так дай мне Летопись!
Лет медленно спустился по колонне на пол беседки.
— Может, не надо? — просительно протянул он.
— Надо, — усмехнулся Жилбыл.
Тенка, сидевшая на обруче на голове, подхихикнула, и Жилбыл погрозил ей пальцем.
Лет тяжело вздохнул и полез в нору. Отсутствовал он долго, но, наконец, выбрался назад, держа в руколапах плоскую деревянную шкатулку со свисающими с нее обрывками пыльной паутины.
— Может, все-таки не будешь читать? — снова жалостливо попросил он.
— Буду, — решительно сказал Жилбыл.
Лет горестно покачал головой и, смахнув паутину, протянул шкатулку Жилбылу.
— Бери. Только будь аккуратен.
Жилбыл вздрогнул. О том же предупреждала его Государыня. Многое знает она. И многое предвидит…
— Это вся Летопись? — изумился он, взяв шкатулку. На удивление, она оказалась практически невесомой.
— Вся. Шкатулка волшебная. Сколько в нее листов не клади, или сколько не возьми, будет одинаково.
Жилбыл поставил шкатулку на стол и открыл. Любопытная Тенка спорхнула с обруча и чуть ли не нырнула в шкатулку.
— Не мешай, — строго сказал Жилбыл, и жужинья послушно взлетела выше, зависнув в воздухе рядом с его головой.
В шкатулке мерцал белый туман, в котором плавала тоненькая стопка листов.
«Лишь зарделась заря над лугом, как жужинья Тенка…» — прочитал Жилбыл последнюю строчку на верхнем листе, и его брови недоуменно поползли вверх.
— Так это же я писал! — вновь изумился он.
— А кто же еще, — язвительно буркнул Лет. — Ты не с той стороны открыл Летопись. Переверни ее.
Жилбыл закрыл шкатулку и увидел, что резная вязь на крышке складывается в слова: «Конец Летописи». Он перевернул шкатулку. На другой стороне было вырезано: «Начало». С благоговейным трепетом он открыл крышку и увидел там выцветший от времени древний лист пергамента, исписанный мелкими витиеватыми письменами.
— «Жил-был Летописец»… — с трудом разобрал он первые слова.
В это время сгорающая от любопытства Тенка опустилась ниже и зацепилась крыльями за перо, торчащее из чернильницы.
— Ах! — только и успела испуганно вскрикнуть она, как чернильница опрокинулась, и чернила выплеснулись на Летопись.
Земля дрогнула, и небо над Светлой Страной потемнело. Белый туман в шкатулке погас, а рукопись, залитая чернилами, стала коробиться, как от огня, превращаясь в прах.
— Вот и доигрались… — зловеще сказал Лет чужим голосом. Его желтые глаза стали наливаться кровавым светом.
Под крышей беседки вдруг противно захлопали кожистые крылья, и на пол посыпались комочки сухого помета. Беседка задрожала, по ее мраморным колоннам пошли трещины. Шнуры Волшебной Линзы лопнули, и она с грохотом обрушилась на пол, брызнув в стороны бесчисленными осколками.
Жилбыл вскочил и стремительно выбежал из беседки. То, что он увидел, ошеломило его. Исчез безобразный шрам на лестнице, а с ним и ровное ковыльное поле. Лестница стала шире, но ступени с правой стороны были выщербленными, с огромными трещинами и выбоинами, а вместо перил торчали ржавые острые шипы. Холм восстановился, и теперь по правую сторону от лестницы был голый каменистый склон, за которым открывался вид на сумрачную долину с диким непролазным лесом и черными мертвыми болотами, местами затянутыми слоистыми испарениями. Оттуда тянуло промозглой сыростью, гнилью и тлением.
— Государыня! — в ужасе закричал Жилбыл и вскинул взор к вершине холма. И увидел, как под восстановившейся аркой, увитой с левой стороны цветами, а с правой — сухой мертвой лозой плюща, медленно, со скрипом, поворачивается трон, являя ему и всему миру левый лик Государыни. Лик злобной
