— Но ведь она — это ты.
— Нет, — грустно выдохнула Юйка. Слишком тесно она прижалась и ощутила его раздражение. — Она — мое воображение. И потому она сама по себе.
— Извини, — снова повторил он, стараясь, чтобы теперь его искренность также достигла ее.
— Жаль. — Юйка отстранилась. — Я хотела сделать подарок на прощание…
Тей замер.
— Ты уходишь? Но до моего отлета еще полдня…
Юйка покачала головой.
— Меня ждет работа, — просто сказала она.
— Неужели, — тяжело, с трудом ворочая языком, начал он, ощущая, как изморозь кристаллизуется на лице, — нельзя ради… — и не закончил. Иглы инея сшили губы.
Ее глаза широко, недоуменно распахнулись.
— Теперь я понимаю, почему тебя направили к Звездным, — горько проговорила она. — Меня ждут люди. Много людей. А ты — один. Прощай.
И она стала отдаляться.
Холод окончательно сковал лицо Тея ледяной маской. Он хотел крикнуть: «Подари мне любовь!» — но не смог. Она любила его, как любят все в этом мире. Но не такой любви он ждал и хотел. Не для мира сего родился он тут. И потому она отдалялась, и отдалялся ее мир и его Родина, отстраняя щемящей болью его неполноценности. Медленно уменьшаясь, отодвигались море, берег, ее фигурка…
Пока эта картинка не подернулась рябью и не осыпалась осколками битого зеркала.
Таксон Тей проснулся. Лицо совершенно одеревенело от утреннего холода. Он выпростал из-под спальника руки и размял лицо, стирая ледяную испарину.
Светало. Лес, отгороженный оранжевым пологом палатки, просыпался. Стали слышны первые, несмелые спросонья голоса птиц. Где-то невдалеке, вначале несколько раз примерившись одиночными гулкими ударами, дробно застучал клювом по коре пестрый долбунчик.
Вставать не хотелось. Не хотелось вылезать из теплого спальника на утренний холод. Палатка за ночь просела, натянутый полог опустился, изнутри его покрывали капельки росы. В углу палатки, где роса конденсировалась быстрее, с острия прилипшей к пологу хвойной иголки мерно срывались прозрачные капли. К образовавшейся лужице по спальнику неторопливо, в такт, прямо-таки походной колонной, шествовала вереница мурашей. Больших, обсидианово-черных. Левые жвала мурашей были непомерно массивными, раз в пять больше правых, и потому, как мурашей при каждом шаге заносило вбок, создавалось впечатление, что такими асимметричными жвалами их наградили только что, и они никак не могут к ним приспособиться.
Не ахти какой энтомолог, Таксон Тей отнес мурашей к листорезам, хотя они ранее в здешней полосе не жили. Впрочем, за пятьдесят лет могло произойти что угодно. В том числе и расшириться ареал листорезов, хотя в последнее верилось с трудом. Были другие, более веские причины, из-за которых, собственно, Таксон Тей и оказался здесь.
Рядом с палаткой кто-то безбоязненно затопотал, хрустя сухостоем. Деловито пыхтя, обошел палатку и внезапно привалился к ее борту. Борт палатки прогнулся, увесистая туша придавила бедро. Таксон Тей оторопел. Туша лежала неподвижно, словно испытывая его терпение. Тогда он резко сел и ткнул ее локтем. Туша екнула, вскочила и, заверещав дурным голосом, вломилась в кустарник. И пока Таксон Тей выбирался из спальника, а затем из палатки, из лесу доносились треск бурелома и удаляющееся обиженное повизгивание.
Солнце еще не встало, но заря уже полностью обесцветила небосклон, на глазах вытравив последние блеклые звезды. Озеро внизу сплошным покрывалом затянул туман, но и оно просыпалось: из белесой пелены доносились неясные шорохи, всхлипывания, всплески. «Зорька», — вспомнил Таксон Тей местное название утренней поры. В приподнятом настроении он собрал пару складных удочек и спустился к воде.
На стереографической распечатке космической съемки пятидесятилетней давности озеро представлялось глубоким Y-образным разрезом в чаще гигантских раскидистых деревьев; с черной глубокой водой; с редкими пятнами лилий у берегов. Ничего этого сейчас не было. Вся поверхность озера заплыла ржаво-зеленой ряской, сквозь которую изредка прорывались большие пузыри болотного газа. Мощные, в полтора-два обхвата деревья по берегам клешневидных рукавов озера давно и навсегда сбросили листву и стояли мертвым черным частоколом. Местами в частоколе зияли бреши — умершие деревья рано или поздно падали в воду. Туман пах гнилью и сероводородом. И все-таки в озере кто-то жил. То в одном месте, то в другом ряска колыхалась, изредка шумно всплескиваясь.
«Вот тебе и порыбачил!» — ошарашено подумал Таксон Тей и присел на корягу. Глупо вспомнился местный анекдот о том, как из-под движущегося трамвая выкатывается голова и говорит: «Ни черта себе — за хлебом сходила!» Тея коробили садистские мотивы местных анекдотов, он не понимал и не принимал суть смешного подобных ситуаций; для Таксона же все было в порядке вещей, и в анекдоте он видел прямую аналогию своему теперешнему положению. Пятьдесят лет назад, когда кордон с Соединенными Федерациями был закрыт со стороны Республиканства, его здесь давно бы выследил покордонный наряд. И в таком виде — с удочками у заболоченного озера — никем иным, как шпионом-конфедератом он оказаться не мог. И ждала его тогда вечная каторга в каменоломнях Северной Пустоши. Кордон и сейчас был закрыт, правда, теперь со стороны Соединенных Федераций, где с нарушителями не церемонились. С вероятностью близкой к единице там Таксона Тея ждала участь его корабля.
Ряска у ног всколыхнулась, и на берег высунулась безобразная морда непонятного существа. Было в нем что-то от рыбы — беззвучно разинутый рот с оттопыренными белесыми губами, жабры, чешуя; было что-то и от рака телескопические глаза и клешни на месте поджаберных плавников. Существо с натугой приподнялось и передвинулось на несколько сантиметров вперед. И тогда стало заметно, что есть в нем кое-что и от лягушки — задние перепончатые лапы, выталкивающие существо на сушу. Судорожно извиваясь, шевеля клешнями и глазами, всхлипывая жабрами, оно стало подбираться к ботинку. Таксон Тей брезгливо отодвинул ногу, и существо застыло. Минуту они разглядывали друг друга, как вдруг на противоположном берегу с пушечным выстрелом сломалось мертвое дерево и ухнуло в озеро, подняв столб воды. Большая волна накатилась на берег, поглотила урода и смыла назад в озеро. На кромке берега остались комки тины и блестящая пленка слизи.
Нечто подобное и ожидал увидеть Таксон Тей. Вода в озере представляла собой биологически активный бульон. Он растворял оболочки икринок, а затем свободные органические радикалы произвольно сшивали хромосомы различных зародышей в хаотическом порядке. И одна на миллиард из таких структур оказывалась способной к развитию.
Хемомутанты. Именно из-за них был закрыт кордон, и покордонники Соединенных Федераций стреляли по любой движущейся мишени. Вначале стреляли, а потом разбирались — в кого.
Таксон Тей в сердцах сломал о колено удочки и забросил обломки в озеро. Затем вернулся к палатке, развел небольшой костер, разогрел на углях консервную банку с кашей. Позавтракав, не спеша упаковал рюкзак, засыпал костер, закопал пустую жестянку и двинулся в путь.
Немного попетляв по лиственному лесу, он выбрался на широкую дорогу, ведущую в Солдатский хутор. Психоматрица услужливо подсказала, что свое название хутор получил по основанию — лет двести назад, когда государь, понуждаемый политической ситуацией, отменил крепостное право и начал раздавать земельные наделы солдатам после тридцатилетней службы. Во времена Республиканства хутор переименовали в Червленую Дубраву, но пятьдесят лет назад, после экономического краха новой власти, старое название вернулось.
Припекало. Днем между хвойным и лиственным лесами устанавливалась еще большая разница микроклимата, чем ночью. В густом широколиственном лесу висел сырой, прохладный полумрак субтропиков, а в хвойном — давила сухая духота лесостепи. Редкая тень от хвойных гигантов не давала прохлады. И кустарник здесь не рос — подлесок просто не приживался на раскаленном песке.
Спина под рюкзаком мгновенно взмокла, по лицу чуть ли не ручейками катились крупные капли пота. Таксон Тей попытался идти лесом — шагать по ковру из опавшей хвои было значительно легче, чем по зыбкому песку, — но застойная духота быстро выгнала его на дорогу. Здесь хоть изредка овевало легким ветерком, сдувавшим с мокрого лица многочисленных мошек.
