все приснилось?
Сердце по-прежнему болело.
Вечером, в перерыве между Весперами и Комплиниями, Алан вышел из часовни. Он хотел в тишине прогуляться по двору. Горе и Ярость брели за ним по пятам. Вскоре он обнаружил, что стоит в зале, где слуги выметают старый тростник и солому. Они не заметили его, но все же разговаривали шепотом. Закончив уборку, они вышли и закрыли дверь, зал погрузился в сумрак.
Надежды у Алана осталось не больше, чем света в этом зале, который привели в порядок, аккуратно расставили по местам столы и скамейки. Но когда Алан двинулся вперед, он задел ногой скамью, налетел на стол и, споткнувшись о первую ступеньку небольшого помоста, где стояло кресло графа, тихонько выругался. Горе заскулил, Алан дотронулся до резной спинки кресла, погладил подлокотники в виде гончих и вздохнул.
В зале стояла тишина, но до Алана доносилось тихое пение. Толстые каменные стены заглушали звуки вечерней службы. Сегодня впервые Лавастина не удалось посадить в постели — его тело стало чудовищно тяжелым. Ни молитвы, ни лекарства — ничего не помогало, граф постепенно каменел.
Алан сел в кресло отца. Ему легче было сделать это в одиночестве, без направленных на него любопытных взглядов, без поклонов и прошений, которые не заставят себя ждать. Скоро здесь соберется множество людей, чтобы посмотреть, как он займет это место. Сейчас же он может попробовать привыкнуть к нему, если такое вообще возможно.
Когда в зал вошли люди, он виновато вскочил. Пришла Таллия, которую сопровождали несколько человек.
— Ты не остался на вечернюю службу. Я молилась… Молилась, чтобы Господь забрал его как неверующего. Ты же понимаешь, что в такой ситуации это самое лучшее. И мне был ответ на мои молитвы: Владычица сказала, чтобы я построила часовню в ее честь. — Таллия неуверенно взяла Алана за руку, словно хотела услышать его одобрение. Алан только пристально смотрел не нее.
— Милорд Алан! — К ним подбежал заплаканный слуга. — Он очень плох, милорд. Вы должны поспешить.
Алан бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Дверь в комнату графа была открыта, Алан вбежал и сразу увидел, насколько неестественно прямо лежит Лавастин. Возле постели лежал Ужас.
Алан опустился на колени и взял отца за руку: она напоминала кусок белого мрамора и цветом, и тяжестью. Взгляд Лавастина переместился на лицо сына, он раскрыл губы. Алан знал, что граф еще дышит, хотя грудь уже не поднималась.
В комнате вдруг резко запахло мускусом, а потом этот запах исчез так же внезапно, как и возник. Алан посмотрел на собак, которые теснились возле Ужаса, замершего возле кровати Лавастина.
Лавастин что-то пробормотал. Его голос был едва слышен, но Алан почти все свободное время проводил у постели отца и понимал его с полувздоха.
— Самый верный.
Осознание произошедшего потрясло Алана — Ужас умер, перешел в другой мир. Вот почему остальные собаки обнюхивают его. Они пытаются учуять родной запах, но пес превратился в камень и пах как камень. Господи! Скоро за ним последует и Лавастин.
— Алан. — Только благодаря силе духа Лавастин еще был жив, хотя не мог шевельнуть и пальцем. — Наследник.
— Я здесь, отец.
Его сердце разрывалось на части при виде страданий отца, хотя сам Лавастин, возможно, ничего не чувствовал — ни один мускул на его лице не двигался, его лицо ничего не выражало — он и в самом деле превращался в камень.
Но Лавастин не был бы самим собой, если бы не его упрямство и решительность.
— Должен. Иметь. Наследника.
Из часовни донесся псалом:
Все вернется на круги своя.
«В тот день, — сказал Господь, —
Мы разрушим ваши колесницы и поразим коней.
Мы сокрушим города и снесем крепости.
Мы уничтожим всех колдунов,
Ни один прорицатель не будет ступать по земле,
Предрекая будущее.
Мы уничтожим все, что создано вами
Мы отомстим всем народам, что не покорны нам».
Алан не мог позволить Лавастину уйти без надежды.
— Она беременна, — прошептал он очень тихо, чтобы кроме него этих слов не слышал никто. Потом он еще раз повторил: — Таллия беременна.
Ему показалось, что в глазах Лавастина промелькнула улыбка радости.
Господь простит его ложь. Ведь он всего лишь хотел сделать отца счастливым в последние минуты жизни.
— У нас скоро будет ребенок, отец, — продолжил он. Когда эти слова слетели с губ, Алану стало легче. — У тебя будет наследник, как ты хотел.
«Дети Саи, вы мечом прогоните врагов ваших
И восстановите из руин то, что было попрано,
И ненавидящие вас будут повержены».
— Хорошо… мой… сын.
Лавастин произнес последние слова и испустил дух. Его глаза потускнели, превратившись в драгоценные сапфиры Все было кончено. Кто знает, может, его душа уже летит вместе с душой верного Ужаса, и Лавастин ждал только тех слов, которые сказал ему Алан.
Голоса в часовне замолкли, и воцарилась оглушительная тишина.
Алан горько зарыдал. Его слезы текли по каменной руке Лавастина. Собаки зарычали, но позволили слугам подойти. Один из них приложил ладонь к губам графа.
— Господь милостив, — произнес он. — Граф покинул нас. Алан схватил свечу и поднес ее к губам отца. Пламя едва заметно шевельнулось.
— Он еще жив! — вскричал Алан. Слуга осторожно отобрал у него свечу, и Алан упал на колени рядом с кроватью: — Господи! Исцели отца моего! Спаси его!
— Милорд Алан. Пойдемте. Граф уже не с нами. Он ушел в Покои Света.
— Но пламя шевельнулось! Я же видел! Он еще дышит!
— Это было ваше дыхание, милорд. Граф Лавастин умер.
Алан снова начал молиться:
— Господи! На все воля Твоя! Спаси отца моего. Не допусти, чтобы Твой верный слуга умер. Дай мне знак!
Гобелен на стене дрогнул, словно его шевельнул порыв ветра, хотя все окна была наглухо закрыты на зиму. И снова дрогнул, как будто до него дотронулась чья-то невидимая рука, и все стихло. Сквозь слезы Алан посмотрел на гобелен: принц со свитой ехал через темный лес. На его щите изображена красная роза…
