Оттуда на меня пялился Терби.
Я перебрал соседние листы и нашел сотни изображений Терби – по всей книжке, написанной мною тридцать лет назад.
Терби вылезает из гроба.
Терби принимает ванну.
Терби обгрызает белый лепесток цветка бугенвиллей.
Терби пьет из стакана молоко.
Терби нападает на собаку.
Терби влезает в собаку, и собака летит.
Именно тогда, в Лос-Анджелесе, субботним ноябрьским вечером – найдя детскую книжку про Терби и поняв, что Дональда Кимболла не существует, – я принял решение.
Если я сотворил Патрика Бэйтмена, теперь я напишу рассказ, в котором он будет уничтожен и мир его разрушен.
Я напишу рассказ, где его убьют.
Я покинул дом на Вэлли-Виста.
По пути в гостиницу я уже начал складывать историю.
Я сделал несколько записей.
Рассказ будет коротким, Патрика Бэйтмена убьют.
Основная идея рассказа: смерть Патрика Бэйтмена.
Объяснений я никогда не найду. (Потому что объяснения – это скучно, прошептал мне писатель, когда я ехал через каньон.) Все так и будет скрытым, замаскированным и непонятным.
Я буду силиться свести все воедино, а потом писатель будет смеяться надо мной за мои потуги.
Вопросов было слишком много.
И так будет всегда. Чем дальше – тем больше.
И каждый ответ – это новая опасности пропасть, которую способен прикрыть только сон.
Никто никогда не скажет мне: я покажу тебе, что случилось, и исправлю все совершенно, и заберу тебя в тихое нелюдное местно, где тебе больше не придется об этом думать.
Вернувшись в «Бель-Эр», я сунул в плеер – DVD «Смертельный жар на карусели», только потому, что это первая роль Харрисона Форда, а мне нужен был шумовой фон. Он рассеет отвлекающую меня тишину.
Я сел за стол, открыл ноутбук и принялся писать.
Вскоре бесформенная масса стала приобретать очертания.
«Патрик Бэйтмен стоит на горящем пирсе…»
Все полчаса, которые мне потребовались, чтобы написать этот рассказ, я сидел без движения.
Рассказ получился статичный, неживой, с тщательно прописанными подробностями.
Он был не похож на сон, в том смысле, в каком каждый роман должен походить на сновидение.
Но и цель у этого рассказа была другая.
Целью этой истории было дать прошлому увлечь меня, чтобы я вернулся назад и кое-что исправил.
Это был рассказ-отрицание.
И вот уже сквозь пространство тихо пробивался голос Патрика Бэйтмена, рассеивающийся шепот сходил на нет и, отшипев, ушел в небытие. (Но ведь он был любопытным, его сжигали страсти, спорил писатель. Разве его вина, что он забыл о душе?) Даже когда его пожирает пламя, он произносит:
– Я везде.
В тот момент, когда я дописывал последнюю фразу, мое внимание привлекли голоса из телевизора.
Я повернулся в кресле к экрану, а с экрана на тридцать третьей минуте фильма прозвучали слова:
– Письмо мистеру Эллису. Письмо мистеру Эллису. Письмо мистеру Эллису.
Невозможно молодой Харрисон Форд, наряженный коридорным, идет по гостиничному бару. Он ищет постояльца. Несет ему письмо.
За столом, посматривая на официанток, сидит Джеймс Коберн.
– Эй, парень! – переводит он взгляд.
Харрисон Форд подходит к столу Джеймса Коберна.
– Для Боба Эллиса? – спрашивает Джеймс Коберн. – Боб Эллис? Номер семьдесят два?
Я быстро повернулся к компьютеру и нажал «сохранить».
– Нет, сэр, – отвечает Харрисон Форд. – Чарльз Эллис. Номер шестьсот семь.
