Чернокнижники

представляй… По виду ни одна собака чужого не распознает… Теперь займемся бумагами, — он ловко выдернул из-за обшлага своего камзола свернутые в трубку бумажные листы, расправил. — Понятное дело, никакой вы теперь не Савельев, а вовсе даже Готлиб фон Штайден, подданный княжества Фалькенгаузен, где состояли на военной службе в чине прапорщика — ну, а теперь решили поискать счастья в России, поскольку отечество ваше очень уж маленькое, бедное, никакой карьеры там не сделать молодому человеку с честолюбием… У нас таких немчиков битком. Никто не удивится.

— А где это — Фалькенгаузен?

— А никакого такого Фалькенгаузена и вовсе нету, — безмятежно сказал Аболин. — Зато документы убедительнейшие, сам мастерил. Вот патент на чин, на чистом немецком наречии, и две печати, одна другой краше и убедительнее. Вот подорожная, все честь по чести. Ну, вы же понимаете, Аркадий Петрович: никак нельзя вас делать российским подданным. Сразу вопросы пойдут: из какой губернии, из какого города, кого там знаете, с кем в Москве состоите… А врать тут рискованно.

— А выдумывать княжество, которого нет вовсе — не рискованно разве?

— Да ничуть, — столь же безмятежно сказал Аболин. — Это в ваши времена вся Германия единая, с императором… А здесь, если вы запамятовали, чему вас в гимназии учили, в Германии вольных стран штук триста. Да еще полсотни вовсе уж крохотулек — рыцарские замки независимые, вольные города и тому подобное… Голову могу прозакладывать, что все не вспомнят и не перечислят ни в Тайной канцелярии, ни в Академии наук — ну, может, где-нибудь в дальнем углу и завалялась книженция с полным списком, если только ее мыши не стрескали. Есть у меня сильное подозрение, что и сами немцы, покажи им эти бумаги, и не сообразят, что никакого Фалькенгаузена нету… При этаком-то количестве суверенных держав размером с иной московский огород… Сверните трубочкой — и за лацкан, у нас так носят. Только поплотнее, чтобы не выпали… Диспозиция у нас простая: через час подъедут сани, на них вы к князю в поместье и отправитесь. А у меня еще в вашем столетии куча дел. Ну да ничего, вас там встретят, к князю проводят…

— Я-то полагал, мы сразу в это ваше поместье отправимся…

— Никак нельзя, — серьезно сказал Аболин. — То есть штучка-то, конечно, позволяет, но к чему лишний раз изумлять челядь? Ее там много… К княжеским ученым занятиям попривыкли, но до сих пор головами вертят и шушукаются по углам, стервецы. А уж если неведомо откуда начнут в доме то и дело возникать неизвестные люди… Нет, чревато…

— Понятно, — сказал Савельев. — Действительно, не стоит…

— Так что все мы отсюда ездим, — продолжал Аболин деловито. — Домик этот числится моим, прислуги два мужика, и оба язык за зубами держать умеют…

— Что же мне, так и сидеть одному тут целый час?

— А зачем сидеть? — поднял брови Аболин. — Сидеть как раз и не следует. Прогуляйтесь часок по городу, на людей посмотрите, себя покажите, в трактире почище можете посидеть. Ежели допустите какую промашку, никто и не удивится: вы ж заезжий немец, новоприбывший, язык выучили, а вот порядков знать не знаете… Погуляйте. Вам в городе часто бывать придется, когда пойдет служба. Произведите, говоря по-армейски, рекогносцировку. Предприятие это совершенно безопасное. Не такая уж и окраина, разбойники не шалят. Полицейские крючки к приличного вида человеку цепляться не будут… ну, а если случится аки назойливый, задерите нос понаглее и говорите, что вы — новый секретарь его сиятельства князя Барятьева. Да вдобавок на меня сошлитесь, как на главного управляющего… только, само собой, запомните, что никакой я не Аболин, а господин капитан гренадерского полка Василий Фаддеич Тягунов… Запомнили? Меня на Москве знают…

— Запомнил, — сказал Савельев.

«Ага! — подумал он весело. — Значит, в Особом департаменте тебя, Василь Фаддеич, вычислили верно. Это ты и есть… интересно только, куда ж ты отсюда подевался? На постоянное жительство к нам переселился, надо полагать? Хорош подарочек…»

— А через часок примерно подъедут санки, — сказал Аболин, вытаскивая из-под рубашки свою золотистую «штучку». — Оба моих огольца кучера знают, так что в чужих не окажетесь… Ну, обустраивайтесь. А я пошел…

Когда бледно-синий купол растаял, открыв лишь пустое пространство, Савельев, не колеблясь, снял с крючка плащ на меху, накинул, нахлобучил круглую меховую шапку и направился к выходу. «Огольцы», попавшиеся один на лестнице, один во дворе, лишь молча поклонились с самым равнодушным видом — ну, надо полагать, навидались этаких вот гостей…

Он и на улицу вышел из ворот без всякого волнения — дело было уже знакомое, в былом приходилось бывать не раз, да и забираться порой, если вспомнить Аунокан, в такие глубины… А здесь, что же — всего-то сто сорок лет назад, пустяки, если подумать…

Степенно шагая по улице, он быстро определил, что никакого интереса, в общем, не вызывает — разве что стрельнет глазами девушка, и порой такая премиленькая, что душе приятно. И думать грустно, что умерла эта красоточка давным-давно… а, впрочем, помня известное изречение… Все живы всегда, каждый у себя, и все для кого-то мертвые…

Он шарахнулся, выругавшись под нос: простой черный возок, больше напоминавший короб на полозьях, свернул к обочине прямо у него перед носом, так что полозья едва по носам сапог не проехались. И встал как ни в чем не бывало. Обложить, что ли, кучера в три этажа с присвистом и кандибобером? Мужичонка самого простого вида, экипаж явно не дворянский, так что заезжий немец, дворянин и прапорщик, вполне может себе позволить некоторую…

Додумать он не успел — потому что полетел головой вперед в моментально распахнувшуюся дверцу возка, кто-то ловко подставил ему подножку, схватил за локти, толкнул вперед…

В возке его моментально схватили за руки сидевшие там люди, так, что и пошевелиться не удавалось. Дверца со стуком захлопнулась, возок тронулся, и тут же на голову Савельеву накинули холщовый мешок, противно пахнущий пылью и прелью.

Судя по скрипу снега, возок несся во весь опор. Савельева стиснули со всех сторон, сопя от усердия, зажали крепко. Он едва не расчихался от попавшей в нос пыли, но сдержался, произнес, стараясь придать тону побольше решимости:

— Вы что это такое затеяли, молодцы? Я секретарь князя Барятьева, прапорщик…

От затрещины по затылку у него искры из глаз брызнули, и он поневоле умолк. Кто-то рядом протянул с издевкой:

— Вот спасибо, ваше благородие, а то мы уж думали, что ошиблись и не того сграбастали… — и добавил лениво: — Сиди молчком, щучий потрох, а то упакую пасть чем ни попадя…

Савельев замолчал, лихорадочно пытаясь понять, во что влип и кто его похитители. Судя по только что прозвучавшим словам, его ни с кем не перепутали. Именно его и сцапали… Вот только кого? Заезжего немчика, взятого неведомым пока князем Барятьевым в секретари? Или…

Вот об этом «или» думать категорически не хотелось. Судя по поведению и ухваткам его похитителей, это не воры-разбойнички, а некие власти. Насколько он знал, подобные похищения людей с улицы средь бела дня никак не в обычае здешнего преступного элемента. Это именно что власти… Неужели Аболин, хитрая сволочь, его переиграл? Заманил сюда и сдал кому-то, имеющему законное право хватать людей на улице? Ловкие ребята, ничего не скажешь, опыт должны иметь… В секунду упаковали. И наблюдатель на экране сейчас видит несущийся возок — но что тут можно поделать? Неужели Аболин, мерзавец…

Прошло минут десять. Потом возок, чувствуется, замедлил ход, а там и вовсе остановился. Дверца распахнулась, Савельева бесцеремонно вытолкнули наружу, так и не снявши мешка с головы, схватили за локти и куда-то потащили — молча, без единого словечка. Скрипнула дверь, он почувствовал под ногами ступеньки, понятно, споткнулся тут же — и его конвоиры, надо полагать, ради сбережения времени, проворно подняли его за локти над лестницей, поволокли куда-то вниз, держа на весу — здоровые все же ребятки…

Вроде повернули направо… Его поставили на ноги и подтолкнули кулаком в поясницу, беззлобно напутствуя: — Шагай, секретарь…