Чернокнижники

— То есть? — поднял бровь Бахметьев.

Рокотов не без торжества в голосе продолжал:

— Простите за вульгарное направление разговора, но без таких подробностей не обойтись… К моменту производства у Аболина обыска Липунов и мадмуазель Нина Юрьевна трижды у него гостевали. Я поднимал донесения агентов. Однажды они оставались в доме Аболина три ночи, дважды — по две. Должны же они были где-то спать? Я имею в виду, на чем-то? Не сидя же на стульях? Не на половиках же под столом? В доме Аболина одна-единственная кровать, самого хозяина, и она узка, на одного человека. Других попросту нет, — он ухмыльнулся. — Мы все тут, конечно, взрослые люди, господа, прекрасно понимаем, что при определенных обстоятельствах молодой человек и дама, состоящие в… отношениях, прекрасно уместятся и на узкой кровати. Допустим, хозяин им всякий раз по долгу гостеприимства уступал свое скромное ложе, а сам, подобно своему дворнику, уходил на сундук в прихожей… Но зачем это им? Им что, простите, негде? И у Липунова, и у Нины Юрьевны собственные дома в Москве, где они полновластные хозяева. Все эти годы, что они состоят в связи — я специально уточнял в Охранном — то кавалер преспокойно оставался ночевать у дамы, то дама у кавалера, прислуга в обоих домах привыкла настолько, что давно сплетничать перестала. Они с младенчества в роскоши. Они привыкли, чтобы было уютно. Какого же лешего они остаются у Аболина, где нет того уюта, к которому они привыкли? Пользуясь новомодным словечком, это совершенно не в их стиле. Вот это как объяснить?

Савельев видел, что Бахметьев в нешуточной растерянности.

— Действительно, ерунда какая-то получается… — протянул он. — Почему вы раньше об этом не говорили?

— Потому что мне это пришло в голову только сегодня утром. Готовясь к визиту господина Савельева, перебирал в памяти все обстоятельства дела, стало назойливо всплывать некое несоответствие…

— Ну, в конце концов и это может иметь какое-то объяснение…

— Какое? — ни секунды не медля, воскликнул Рокотов, глядя на своего начальника, пожалуй что, чуточку дерзко. — Они предоставляют единственную кровать Нине Юрьевне, а сами садятся ночь напролет делать бомбы? Или обсуждать некие коварные планы? Это не похоже на Липунова, категорически не похоже. Перечитайте его жизнеописание, сделанное еще Третьим отделением и продолженное Охранным. Нигилист-то он нигилист, но в первую очередь — барин. Это у него в крови, в подсознании. Всегда и везде стремился создать себе максимальный комфорт. Да и госпожа Издольская, как явствует из бумаг, никогда в жизни не отказывалась от привычного уюта… Что-то странное здесь.

Бахметьев вкрадчиво спросил:

— Ну, а вы-то как все это объясняете?

— Не знаю, — сказал Рокотов. — Но все это очень странно.

— Согласен, — уже совершенно хладнокровно кивнул Бахметьев. — Странностей в этом деле хоть отбавляй. Само оно — одна сплошная странность. Но все странности, вместе взятые, еще не доказывают со всей убедительностью, что господин Аболин приперся к нам из восемнадцатого столетия… Не правда ли? Ну вот, вы молчите… — он сделал паузу. — А теперь, быть может, вы проводите господина Савельева на наблюдательный пункт? Это ведь была ваша идея…

— Да, разумеется! — Рокотов не встал — вскочил.

Глава II УЧЕНЫЕ МАТЕРИИ И ПРОЗА ЖИЗНИ

Едва они оказались в длинном, по-казенному безликом коридоре, Рокотов живо воскликнул:

— Ну, как? Вы же сами теперь видите…

«Бедняга, — подумал Савельев, — он по уши в этом…» И сказал мягко, не глядя на спутника:

— Роман Степанович, давайте не будем спешить, договорились? Все это чертовски странно, но если бы каждая странность имела отношение к нашему делу… то жизнь, наверное, была бы невыносимой. Я плохо себе представляю путешествия по времени, совершаемые без применения аппаратуры, подобной нашей. Каковое применение было бы моментально отмечено нашими наблюдателями…

— А если возможен другой путь? — тем же азартным тоном спросил Рокотов.

— Роман Степанович… — сказал Савельев, начиная чувствовать некоторое раздражение. — Это ведь мы, простите великодушно, занимаемся временем, а не вы. Я никоим образом не специалист в науках, но стараюсь кое-что штудировать, осваивать некоторые азы… Других путей нет, заверяют ученые.

— Все?

— Ну, насколько я знаю… Научное командование, выражаясь военными терминами, именно так считает.

— А если есть другие ученые? — прямо-таки звенящим от возбуждения голосом спросил Рокотов. — С другими точками зрения на предмет?

— Это интересно, — искренне сказал Савельев. — В наших бюллетенях о таком не было ни строчки… Из ваших, надо полагать? В таком случае, почему бы нам к нему не зайти прямо сейчас?

— Нельзя… Он… Он, собственно, уволен со службы…

Савельев пожал плечами:

— Говоря откровенно, это не прибавляет доверия…

— Значит, вы уже заранее вынесли вердикт…

Столь же мягко Савельев произнес:

— Господин поручик, внесем ясность. Я не могу выносить никаких вердиктов. Не уполномочен на то. Я вас прошу не усматривать во мне кого-то наподобие ревизора или комиссии из одного-единственного человека. У меня нет права ничего решать. Просто-напросто мое начальство по просьбе вашего направило меня сюда в качестве некоего консультанта — учитывая мое место службы. Вот и все. В просторечии выражаясь, мне нужно посмотреть, что у вас происходит, и не более того…

— Но вы ведь будете составлять отчет?

— Я представления не имею, потребуют ли его у меня, — признался Савельев. — Во всяком случае, ни о чем подобном речь не заходила.

— И все равно, вас наверняка попросят высказать свое мнение?

— Уж это наверняка, — задумчиво сказал Савельев. — Иначе зачем и посылать? Но мнение, будем откровенны, у меня пока что не сложилось совершенно…

Рокотов замолчал, отвернувшись прямо-таки с детской обидой. Они молча шагали по длинным коридорам, спускались по лестницам… Часто попадались часовые — хотя и не в таком количестве, как в батальоне. И специфика здесь была своя: в отличие от батальона, где военную форму с саперными кантами носили все без исключения, здесь, в Особой экспедиции, все поголовно ходили как раз в штатском (как и Савельев сейчас). Да и маскировка оказалась другая: несколько зданий, обнесенных глухой стеной, судя по вывеске у ворот, представляли собой «Нервно-психиатрическую клинику доктора Рознера». Ну что же, задумка неплоха: посторонний человек в такое заведение забредет лишь при крайней необходимости, да и любопытные особо разглядывать это место не будут, постараются побыстрее пройти мимо. Впрочем, как ему уже рассказали, в одном из флигелей (имевшем отдельный вход, не сообщавшийся с учреждением) и в самом деле обосновался самый настоящий ученый психиатр Иван Бернгардович Рознер, там и больных принимали, и содержали некоторое их количество, так сказать, на казарменном положении, на полном пансионе…

Как выглядит здешняя наблюдательная аппаратура, Савельев так и не увидел — ему никто не предлагал на нее взглянуть, а у самого, собственно, и желания такого не было. Он просто угадал, что они оказались на этаже, занятом наблюдательным пунктом. Совершенно та же планировка, что и в батальоне: в широком коридоре очень мало дверей, что