Офицер осекся. Он что-то хотел ответить разведчику, но не решился. Военные никогда не любили шпионов, за ошибки которых так часто приходилось расплачиваться своими жизнями как раз простым солдатам и их командирам. Но этот разведчик был иным, не кабинетной крысой, погрязшей в интригах. Майор знал, откуда прибыл Уоллес, знал, что тому довелось побывать на Кавказе, участвовать в боях с русскими, с настоящей русской армией, и остаться в живых после этого. Потому офицер ощутил нечто вроде уважения и предпочел просто помолчать.
— Если вы будете с нами сотрудничать, хуже от этого не станет никому, — произнес Джеймс Уоллес, вновь взглянув на пленника. — Ваши друзья мертвы. Вы в этом не виноваты, так что теперь можете говорить без оглядки.
— А если откажусь? Будете пытать?
Уоллес сдержал улыбку, но на самом деле испытал радость в эти секунды. Русский все же пошел на контакт. То, что пленник отвечал на обращенные к нему слова, было огромным шагом вперед после недавнего гробового молчания.
— Передадим вас вашим соотечественникам, и вас осудят за терроризм, — спокойно ответил разведчик. — А мы проследим, чтобы наказание для вас было достаточно суровым. Вы считаете себя патриотом, всерьез полагаете, что сражаетесь за свободу России? Тем интереснее будет, когда вы окажетесь с русской же тюрьме.
Джеймс Уоллес, хотя и стажировался в Форт-Брэгге несколько недель, не был солдатом. Его участие в той заварушке на Кавказе, с которой, кажется, все и началось, было случайностью, о которой хотелось скорее забыть. Агент ЦРУ до сих пор едва не каждую ночь вскакивал с постели в холодном поту, видя, словно наяву, приснившуюся жуткую картину – заходящие в атаку на бреющем русские штурмовики 'Фрогфут', из-под крыльев которых сыплются вниз черные точки бомб, которые вот-вот накроют ущелье. А еще ему снилось лицо того русского, выпученные глаза, вздувшиеся на лбу жилы, и клинок, в его, Джима Уоллеса, руках, раз за разом входящий в податливую плоть жертвы.
Многие коллеги смотрели на Уоллеса, едва не как на героя, но сам разведчик хотел забыть об этом кошмаре. Воевать – не его дело, когда есть те, кто обучается этому искусству годами. Но сейчас, стоя напротив пленного русского, Джеймс был в своей стихии. Он еще не знал, чем это обернется, но хотел завербовать партизана, превратив его из явного врага в нового союзника.
— Неужели вы не понимаете, что своей глупой вендеттой делаете лишь хуже всем? Какими бы решительными вы ни были, вам не тягаться с Армией США. Вы можете выиграть своей хитростью бой, даже несколько, но исход войны предрешен – вас найдут и уничтожат. Но чем больше вы убьете американских солдат, тем злее станут их живые товарищи. Наши люди будут обыскивать деревни, каждый дом, будут грубы и жестоки, кому-то это не понравится, но наши люди – сильнее, у них больше оружия, они умеют им пользоваться. Будут гибнуть мирные жители, русские, те, ради кого вы как будто воюете с нами, бегая по лесам и нападая исподтишка. Я просто хочу понять, зачем вам это, что вами движет. Ваша группа ликвидирована, вы не скажете ничего такого, что повредит вашим товарищам. Просто давайте поговорим.
Говард раздраженно поморщился – кажется, русский оказался настолько тупым, что даже не понимал обращенных к нему слов. Но неожиданно пленник заговорил, медленно цедя слово за словом, бесстрастно, словно машина.
— Меня зовут Илья Сергеевич Старостин, — произнес партизан, уставившись в упор на Уоллеса. — Семьдесят девятого года рождения. Воздушно-десантные войска. На момент роспуска Российской Армии носил звание капитана. Командир парашютно-десантной роты.
— Вы имеете боевой опыт? Где воевали раньше?
— Участвовал в контртеррористической операции на Кавказе, в Дагестане, Чечне и соседних республиках.
Русский отвечал угрюмо, но безвольно, с неожиданной тупой покорностью, словно и впрямь понял только сейчас, что для него все закончилось. Но Джеймс Уоллес понимал, что этот человек отнюдь не 'сломался', во всяком случае, не сейчас.
— Давно вы примкнули к партизанам?
— Уже третий месяц. Воевал в отряде полковника Басова. На моем счету три рейда. Тот рейд, в котором вы взяли меня в плен, и был третьим.
— Что произошло в лесу возле нефтепровода? Какая задача была у вашей группы?
— Мы должны были заминировать и взорвать трубопровод. Нас было пять человек, в том числе хороший подрывник, хотя со взрывчаткой и гранатами каждый смог бы справиться при необходимости. Мы попали в засаду при выходе к объекту диверсии. Я приказал своим бойцам отступать, сам остался прикрывать их отход. Был контужен, выстрел из 'подствольника' разорвался близко. Очнулся уже на борту американского санитарного вертолета.
— Я рад, что мы добились хотя бы такого взаимопонимания, — кивнул Уоллес. — Ни я лично, никто из присутсвующих по большему счету не хочет вашей смерти или лишних мучений. Вы убивали американских солдат, но это война – для нас и для вас. Я говорю сразу, что наказания вам не избежать, но, если будете сотрудничать, оно окажется ни слишком суровым соразмерно вашим поступкам.
— Я жалею о том, что остался жив, а мои люди погибли. Все должно было быть наоборот, — мрачно промолвил Старостин, исподлобья глядя на агента ЦРУ.
— Вы так дешево цените свою жизнь, что готовы с ней расстаться в любой миг? Этой черты в людях мне не понять никак. Вы не фанатик с 'промытыми мозгами', и ваши слова ставят меня в тупик, — покачал головой Уоллес, и, взглянув на майора, потребовал: – Прикажите увести этого человека. Пусть ему создадут нормальные условия, но наблюдают постоянно. Я хочу, чтобы он остался жив, даже если сам пожелает обратного!
Выросшие на пороге кабинета десантники в полной экипировке схватили пленного за локти, вытолкав прочь, но, когда они уже закрывали за собой дверь, русский остановился, громко спросив:
— Сколько трупов партизан нашли на месте той засады, о которой вы говорили?
— Семнадцать, — не колеблясь, ответил Уоллес.
— Считая меня, вы вывели из игры еще пять человек. наша группа была единственной, перехваченной вами до совершения акции, верно? В отряде Басова было свыше тридцати человек, так что вы рано списывает его со счетов! Для меня, возможно, все и закончилось, но отнюдь не для вас!
Пленного увели, а Уоллес, задумчиво пожевав губами, произнес с некоторой неуверенностью:
— Мне известен один человек по фамилии Басов. Полковник русских танковых войск, участвовал в контрнаступлении на Грозный, его подразделение сражалось против наших морских пехотинцев. Этот человек – военный преступник, он собственноручно казнил взятого в плен русскими пилота сбитого 'Харриера'.
— Вы весьма осведомлены, — криво усмехнувшись, заметил командир аэромобильного батальона.
— Я участвовал в опросе пленных, содержавшихся в грозненском фильтрационном лагере сразу после окончания активной фазы операции 'Доблестный удар'. Работы тогда было много, людей не хватало, действовали в спешке, как на фордовском конвейере, но по этому инциденту оказалось удивительно много свидетелей.
— Если этот так, хорошо, что с ним разделались, — пожал плечами Говард. Функционеру 'Ю-Пи' было на самом деле плевать, кто взорвал его 'трубу', военный преступник или святой отшельник. Главное – они оказались отброшены на недели назад, придется многое восстанавливать, а из-за участившихся атак чертовых русских желающих работать все меньше. Даже сами русские, вечно пьяные мужики, требуют зарплату, как американские инженеры с дипломами ЮКУ[3], да еще и охранять их надо не хуже, чем Президента США – не то, от партизан, не то, чтобы сами не сбежали.
— Если этот русский прав, все может оказаться не так легко, — покачал головой майор. — В засаде погибли худшие, а лучшие бойцы выжили, стали опытнее, злее, и они еще вернутся, чтобы отомстить.
— Этого парня нужно взять в оборот, — Говард указал на двери, закрывшиеся за спиной пленного. — Он должен знать многое. Сколько всего террористов, с кем они связаны, где их базы. Займитесь им, Уоллес, вы же отвечаете за контрразведывательную поддержку нашей операции!
— Вы там, в Лэнгли, помешались на хитроумных комбинациях, вербовке и перевербовке, — усмехнулся
