— Неисправимы! — объявляет отец Чира.
— Не поддаются исправлению, упрямцы такие! Заладила сорока Якова одно про всякого, — подтверждает матушка Перса. — Иной раз до того доведут, что, кажется, схватила бы их да и вышвырнула на улицу!
И в самом деле, странные это были часы, сущий антик, как у нас говорят. Чуть поменьше иконы св. Георгия (святого покровителя отца Чиры), в неизменных розах на давно пожелтевшем циферблате с арабскими цифрами. Пользуясь тем, что разговор прервался и воцарилась полная тишина, не нарушаемая даже тиктаканьем, считаю уместным описать часы, дабы познакомить читателя с ними как с одним, так сказать, из персонажей сегодняшнего вечера. Часы были старинные. Помнит их матушка Перса с детских лет, с тех пор не расставалась с ними. В этот дом она принесла их как часть своего приданого. В те времена они были ещё в полной исправности и шли точно, а сейчас их прямо не узнать — что называется ни богу свечка, ни чёрту кочерга; постарели, обозлились и вовсе из ума выжили: то надуются и молчат, словно свекровь зловредная, то расшумятся и трезвонят как попало. А найдёт на них стих, обидятся ни с того ни с сего и по нескольку дней ни звука не издают, будто со всеми в доме перессорились. А потом в один прекрасный день давай бить без конца — колотят, как кузнецы в кузнице, бьют в набат, точно в селе пожар.
— Что с вами? — обращается отец Чира к часам. — Болтливы что-то больно стали на старости лет. Сон вам, видно, потревожили, вот вы и растрезвонились! Интересно, сколько вы ещё пробудете в добром настроении?
— Сколько? Пока опять что-нибудь не взбредёт им на ум! Тут уж человек бессилен, — добавляет попадья. — Сплошное горе с ними, мученье, а лечить нечем.
И верно, кто только их не чинил, кто не налаживал, а им хоть бы что! Чинил их и сторож Лала, который научился этому ремеслу в Италии, попав туда солдатом, и кузнец Нова, ловкий и искушённый в этом деле человек, и бродячий часовщик-попрошайка в благодарность за то, что отец Чира спас беднягу от тюрьмы, куда его едва не засадили за кражу; неоднократно соседи возили их в Темишвар, отправляясь на хлебный рынок, и дома возился с ними всяк кому не лень, — и никакого проку! Вот и сейчас — навешена на них пропасть разных вещей, лишь бы шли, как приличествует порядочным часам. Чего только не подвешено к гирям — и половинка старых ножниц, которыми когда-то подрезали крылья гускам, чтобы не перелетали к соседям, и два огромных гвоздя, и пестик от ступки, и кусок подковы, и ручка от утюга, — а толку нет как нет, — всё делают по-своему. Задурят и умолкнут, будто по принципу: «Всё или ничего». Звука от них не добьёшься, если даже вдобавок ко всем перечисленным грузам подвесить ещё и матушку Персу, которая не раз в отчаянии говорила: «До того они меня довели, что я сама готова повиснуть рядом с ручкой от утюга, чтобы только ублажить их да поглядеть, станут ли они, шельмы этакие, бить!» А когда часы в духе, то перво-наперво захрипят, словно кашлять собрались. Сколько раз по ночам вводили они в заблуждение отца Чиру.
— Опять вы, матушка, отвару из отрубей не выпили и будете кашлять всю ночь! — упрекал поп мирно спящую попадью. Но звук, обеспокоивший отца Чиру, издавали, оказывается, часы, вознамерившиеся пробить. А как начнут бить — подымут такой шум, что вся птица, кто куда, со двора разбегается. «Ну, затарахтели, дурни старые!» — сердито заметит его преподобие.
Так было и сегодня. Часы, пробив семнадцать раз, спустя четверть часа отбарабанили ещё семнадцать и умолкли. Слышалось только тиканье маятника, который, казалось, что-то всё строгал как столяр.
Все молча переглянулись с улыбкой.
— Бог ты мой, уже двенадцать. Пора и по домам! Ну-ка, подымайтесь, идёмте.
— Куда вы так рано? — останавливает матушка Перса.
— Да вот часы ваши, как видите, сами напоминают. Семнадцать! Если это рано, то когда же поздно?
— Да ну их к чёрту! — говорит матушка Перса.
— Ничего не поделаешь, голубушка, — отвечает матушка Сида. — Встать завтра нужно пораньше: стирки да уборки набралось — не знаешь, за что и браться… Сегодня уж не стала — пятница.
— Не надо бы тогда и приходить, — недовольно замечает матушка Перса.
— Знаю, голубушка, — защищается матушка Сида, — но ведь от вас не вырвешься, вы прямо в полон берёте человека! Ну-ка, дети, будет вам болтать, оставьте что-нибудь на завтра!
А девушки как раз шептались о «хирурге» Шаце — какая у него причёска, как он плутовски поглядывает.
— Пройдет мимо — так и пахнет на всю улицу хорошей сигарой и душистым мылом, — говорит фрайла Меланья.
— До свиданья, до свиданья! — прощаются матери семейств. — Спокойной ночи! Приятного сна!
— Похоже, ночью дождичек будет: поглядите, как там, со стороны Бачки, нахмурилось. Полнеба обложило! — замечает отец Спира.
— Для кукурузы в самый раз, как по заказу, — откликается попадья Перса и, зевая, поднимает свечу. — Осторожнее, отец Спира, не споткнитесь о грабли! Чтоб ей пропасть, этой ленивой девке, опять их здесь бросила! Ох, уж эти слуги! Зазевайся только, весь дом перевернут!
— Ну, спокойной ночи! — повторяют девушки и целуются так, будто не увидятся завтра.
— Приятных сновидений, Меланья! — щебечет Юца. — Смотри, чтоб страшное что не приснилось, знаешь… о чём мы говорили…
— Ну-ну! Довольно уж, трещотки вы этакие, — ворчит отец Спира. — Итак, спокойной ночи!
— Вот напомнили мне девочки про сон… — начинает матушка Сида. — Минувшей ночью приснилось мне — до сих пор опомниться не могу! И откуда такое пригрезится? Приснись это моему попу, куда ни шло, я бы и не удивилась.
— Что же вам приснилось? — спрашивает, выходя на улицу, матушка Перса.
— Знаю, вы обязательно меня на смех подымете. Ах, мать честная! Подумайте только! Снилось мне, будто всю ночь напролёт играла я в кегли с какими-то слугами да служанками. Но откуда эти кегли взялись, голубушка?
— В кегли играли?! — с недоумением переспрашивает матушка Перса и разражается таким смехом, что гаснет свеча.
— Заглянула утром в сонник (госпожа Сида украдкой от мужа с вечера засовывает под подушку сонник), а там и о кеглях и о слугах и служанках сказано одно и то же: «к далеким гостям» и просто: «к гостям». Всё, как видите, к одному. Вот я и думаю, кто же это, господь с ними, приедет, кому до гощения в такое жаркое время, в самую страду?
— Охо-хо, — смеётся матушка Перса. — До чего вы меня насмешили. Ясно представляю, ну просто вижу, как вы, толстуха такая, гоняете шары! Ах, мать честная!
— Сны — глупости! Явится к тебе завтра Глиша Сермияш порыскать в винном погребе — вот тебе и гости! — говорит отец Спира.
— Ну, спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Глава третья,
В селе ** и по сей день не происходит ничего из ряда вон выходящего. Один день похож па другой. Жизнь течёт довольно монотонно и сонливо, словно у старой бабки в запечье. Сейчас это так, а что же можно сказать о тех временах, когда ещё не существовало ни «зонен-тарифа»[16], ни железных дорог и прочих средств передвижения, а самыми значительными и крупнейшими событиями были те, что происходили по воскресеньям: то голову кому-нибудь проломят на
