Поп Чира и поп Спира

И в самом деле, чего только не наготовили! Из трёх комнат — большой и двух соседних — вытащили в кладовую всю мебель, оставив только столы, которые в день свадьбы будут уставлены напитками и снедью. Старое вино в погребе было проверено, и отдан приказ наполнять сосуды безотказно, пока хоть кто-нибудь из приглашённых пожелает выпить. Гулянье будет продолжаться круглые сутки, так как молодые останутся дома и только через несколько недель уедут в Вену, где будет учиться Шаца.

Прибыли дружки с женихом. Очарователен был жених Шаца, настоящий сын газды! И с каким вкусом оделся — сразу видно, что учился в гимназии.

На Шаце был дорогой и красивый наряд. Душанка, жилет и брюки из белого тонкого сукна, красиво отделанные голубым гайтаном; на жилете штук тридцать серебряных пуговиц, на красном шёлковом галстуке — золотом вышитый сербский герб (вышила его Юла, непрестанно думая о женихе); из-под расстёгнутого до половины жилета белеет сорочка топкого сербского полотна, расшитая спереди золотом (её вышила и прислала Шацына сестра Яна), на ногах лакированные сапожки с золотыми розетками и кистями; на голове шляпа с воткнутой в неё веточкой ковыля, который расцвёл в тёплый солнечный Георгиев день и закрыл жениху всю шляпу.

За повозкой жениха — вереница других повозок. Из одной только Бачки прибыло на пароме накануне вечером девять да утром семь повозок с Шацыной роднёй, и ещё столько же по сухопутью. Загромоздили всю улицу, и без того битком набитую любопытной толпой приглашённых и неприглашённых. Играют волынки, танцуют несколько коло во дворе и вдвое больше вдоль улицы. Выходят из дома невестины или жениховы родственники и оделяют сватов розмаринами, а лошадям в уздечки продевают тонкие рушники, — даже лошади радуются, и они приноровились и танцуют под волынку, а лучше всех — кони Рады Карабаша.

На половине невесты суета: каждую, минуту кто-то входит, кто-то выходит.

Как только Шаца сошёл с повозки и направился к дому, девушки-бачванки, все из Шацыной родни, запели:

Ты готов, брат Шандор? Ты готов ли?
Мы идём все за твоею милой,
Твоею милой, а нашей слугою,
Чтоб мужа любила, нам служила.

— Хо-о-о! — встречают Шацу Юлины родичи. — Милости просим! Низка стреха, высок жених! — приветствуют его, вводят в дом и угощают всю его родню. Потом появляются музыканты и заводят коло на веранде, в ожидании, пока выйдет невеста, а вокруг невесты толпятся подружки и родственники, которые от чрезмерного усердия и услужливости больше мешают, чем помогают. Из невестиных покоев несётся песня подружек, заплетающих косы невесте:

Косы начнёт заплетать чужая,
Рвать наотмашь, тебя проклиная, —
Ой, заплачешь, Юла, затоскуешь,
Терпеливую мать вспоминая:
«Где ты, нежная, где ты, родная!»

— Эй, дружка, эй, давай перстень, — кричит девушка с хорошеньким весёлым личиком, высунувшись сквозь приоткрытую дверь невестиных покоев.

Дружка выходит из коло и отправляется за невестой. И он красиво разодет, а на шляпе большое перо цапли, как и подобает студенту-юристу. Выводят невесту и провожают к повозке, в которую запряжены самые лучшие и самые ретивые кони. Невеста просто прелестна: голубые глаза, совсем как небо Георгиева дня, взгляд торжественный и прекрасный, как сегодняшний праздник.

И пока родичи ещё возились и топтались около невесты, оправляя какие-то шпильки и булавки, подружки и крестьянские девушки запели плач:

Не тужи, красавица Юла,
Слёз горючих не роняй, невеста.
Завтра мама по тебе заплачет,
Как подружки по воду сберутся,
Сберутся, под окном защебечут,
Спутницу всегдашнюю покличут:
«Пошли по воду, девушка Юла,
Пошли, Юла, по студёную воду!»

Что в ответ подружки те услышат?
То ли: «Юла с кувшинами вышла»,
То ли: «Юла с кувшином вернулась»,
То ли: «Юла ещё не проснулась».
Вот и выйдет на улицу мама,
Выйдет побеседовать и скажет:
«Вы берите Юлины кувшины,
Юла по воду утром ходила
Не для матери, а для свекрови.
Ни водицы, ни Юлы-девицы!»

И сразу глаза налились слезами и у старых и у молодых, а пуще всего у Юлиных подружек. Сами смеются, а слёзы текут по белым личикам. Заплакали и Юла, и матушка Сида, и тётка Макра; все утирают носы и глаза. А Нича-сторож — в сапогах и куртке с гайтанами и розмарином — утешает девиц:

— Да чего вы плачете? Придёт и ваш черёд! Пускай плачут бабы да старухи, потому что с ними этого больше не случится, а вам ждать осталось только до кукурузы! Не перевелись ещё, слава богу, женихи!

И девушки смеются сквозь слёзы.

Невеста садится в повозку рядом с дружкой. Старшин сват приказывает трогать. Защёлкали кнуты, и повозки вперегонки понеслись одна за другой. Мчатся стремительно, бешено — всё живое разбежалось с улицы, кури и гуси разлетелись во все стороны перед этой неудержимой лавиной свадебного поезда со скачущими по бокам крестьянскими парнями. Как вихрь пронеслись по улице и мгновенно исчезли, не стало ни повозок, ни парней, ни девушек; цветы, перья и ковыль — всё мгновенно скрылось вдали. Последняя повозка катит не спеша, погоняют коней полегоньку. В повозке сидят две сватьи — матушка Сида и тётка Макра, обе в шелковых платьях; попадья в каком-то капюшоне, каких автор давно уже не видывал даже на старинных гравюрах, а тетка Макра в шёлковом платке; сидят, плачут и утешают друг друга, а то и молча проливают слезы, — не успеют смахнуть одну, набегает другая.

— Будет вам убиваться, сватьюшка, — утешает Сиду сватья Макра, — вот и я разревелась, а уж на что у меня характер твёрдый. Должно же это случиться. Раньше ли, позже ли — должно случиться!

— А-а-ах, милая сватьюшка, — вздыхает матушка Сида.

— Вот и мы, как говорится, замуж выходили, и всё ладно обошлось. Слава богу, целыми и невредимыми остались. Ну… так и они…

— Ах, легко вам, сватьюшка, говорить — не ваша ведь замуж выходит!.. А каково мне!.. Вскормила-