главных ветра, четыре темперамента, четыре добродетели души…»
— Это я и без тебя знаю.
— Тогда так. Балканские славяне, наверное, знают, как нужно произносить заклинание. Аккуратные немцы… скажем, хранят тайну правильного узла на веревке. Вон он какой чудной.
— Ara, а французы знают, какое вино в какую чашку налить. Чушь это, милый мой. Так мы договоримся до того, что восточные славяне в пещерах живут «зверским образом», как Нестор еще писал.
— Он-то как раз в пещере и жил…
Академик бахнул по столу ладонью, не заметив, как тот содрогнулся и, кажется, даже крякнул.
— Все это домыслы, слепленные на скорую руку без необходимой подготовки. Сделаем так: я эти два дня разбрасываю срочные дела. Ты — начинаешь думать. И уж заодно подумай всерьез о переходе в альмаматерь. Лет пять я еще проскриплю, а за пять лет ты уже и доктором, и профессором сможешь стать, впрочем.
— Что? — Меня передернуло.
— Впрочем, говорю, за шиворот тебя тащить не буду. Хочешь в Испанию — валяй. Там солнце, студентки весь год пупком наружу. Тоже дело. А што то профессорство? Суета. Как там твой мудрец говорил: «Иди, ешь с веселием хлеб свой и пей в радости сердца вино свое, потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости». Вот, давай еще по глоточку.
Я возражать не стал.
Варвара накрыла в столовой. Мы перешли туда. За обедом академик рассказывал о делах кафедры. Я слушал вполуха, стараясь не очень заметно отставать в количестве опрокинутых рюмочек. Он человек былинных времен, когда и полведра за норму не сходило, а мне еще надо до вечера дожить.
ЧЕТВЕРГ, ДЕНЬ И ВЕЧЕР
Знал бы заранее, так…
Только вышел из калитки, как передо мной тормознула черная «Волга». Чуть не на левом ботинке колесо переднее остановилось. Вот за секунду до того, как задняя дверь открылась, у меня предчувствие и сработало. «И чего ж ты не нализался у академика до потери речи и ориентации в пространстве, — сказало мне предчувствие. — Было бы тебе сейчас хорошо, А так тебе станет плохо».
На заднем сиденье как-то по-жабьи разместился Сергей Сергеевич. Грустно так сидел один. На меня не смотрел, колени свои изучал и дулся. Из передних дверей вышли добры молодцы легко определимого рода-племени, взяли меня, непутевого, под белы руки, да и запихали в «Волгу». Вот такой вот детектив.
Какое-то время мы молчали. Сергей Сергеевич, видимо, из педагогических соображений. Ребята впереди изображали крутых полицейских гангстеров. Я просто не рыпался. Когда подъехали к Кольцевой, Сергей Сергеевич грустно так покачал головой и заговорил:
— Значит, Василий Михайлович, убедить вас помочь мне не удалось.
Я поинтересовался, когда он меня убеждал: в субботу в институте или в понедельник в метро. Он отмахнулся.
— Мы в курсе того, что с вами произошло, но вы ведь и сами не верите в то, что это наша работа. Помочь мы не успели, это да, но приписывать нам какие-то злые побуждения у вас, впрочем, нет никаких оснований. Мы до последнего (правда, напрасно) надеялись на взаимовыгодное сотрудничество. Но вы сотрудничать, скажем, не хотите. Вчера вы встречались с Куардом. Звонка от вас я не дождался.
— Но в нашей беседе не было ничего для вас интересного.
— Позвольте мне самому определять, что мне интересно, а что, скажем, нет. У нас, как мне казалось, была твердая договоренность: вы сообщаете мне все о ваших контактах с Куардом и Кербером, я, впрочем, решаю ваши проблемы в институте.
Я не нашелся что ответить. Да, похоже, мой спутник и не ждал от меня слов раскаяния. Он что-то готовил. Предчувствие мое голосом Глеба Борисовича твердило вне всякого смысла: «подлец, слепец, свинец, скопец». Потом выдохлось и замолчало. Зато вновь заговорил Сергей Сергеевич:
— Паша, передай, пожалуйста, папочку. Спасибо. Так вот, Василий Михайлович, я так понимаю, что ваши принципы или то, что им считаете таковыми, не позволяют нам встать на сторону государства. Вам это зазорно. Что ж, я готов облегчить вашу совесть. Вам ведь надо попасть в ситуацию безвыходную, чтобы потом вы могли себе сказать: я сделал все, что мог, я сопротивлялся до последнего, но они не оставили мне выбора… Считайте, что так оно, впрочем, и есть. Вот, просмотрите, мы тут для вас кое-что приготовили.
Я взял лист бумаги. На нем в столбик были напечатаны названия сайтов, посещенных в апреле — августе этого года с указанием номера компьютера, наименования провайдера и дат.
— Сайты, как вы можете заметить, — тоном экскурсовода сообщил Сергей Сергеевич, — главным образом организаций, связанных с ЭТА и баскскими сепаратистами. А этот, этот и этот размещают материалы по прикладному терроризму. Вон там форумы, на которых обсуждаются практические проблемы, скажем, применения тех или иных взрывчатых веществ. А компьютер этот с вашей кафедры, Василий Михайлович. И пароль — ваш. А теперь еще сюда взгляните. Здесь данные на ваш домашний компьютер.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что сайты на этом втором листке все рассчитаны на гомосексуалистов и педофилов.
— Можете сами выбрать, Василий Михайлович, какую распечатку первой, скажем, в университет Барселоны отправлять. А заодно в отечественные компетентные органы.
— А вы не перестарались, Сергей Сергеевич?
— Да я бы так, впрочем, не ломался. Сотрудник у нас новый, молодой. Энтузиазма у него еще много. Давай, говорит, так сделаем и этак. Он вам еще с Бен Ладеном предлагал переписку устроить. Но тут уж я стеной за вас стал. Нет, сказал, и все. Хватит.
— Вот спасибо вам.
— Не за что. Силы доказательств, скажем, в суде эти сведения, конечно, не имеют. Ну да суд нам и не понадобится. А вот командировочка ваша вряд ли состоится. Там они со своими террористами-педофилами не знают, что делать. Да и другое место работы подыскать, согласитесь, будет непросто.
Я только сейчас разглядел, какой он старый. Спина прямая, как у кавалергарда, очки недостает. Но щеки обвисли, и седую щетину не удается выбрить чисто. И еще морщины у рта и на лбу глубокие, как трещины в паркете у меня дома.
— Ну что, договорились? Да не смотрите вы так, как будто в следующей жизни разыскать хотите. У вас еще в этой все будет хорошо. Спасибо вы мне никогда не скажете. Но может быть, когда-нибудь самому себе признаетесь: я вам не только совесть облепил, но и дал возможность послужить великому делу.
Я отвернулся. В голову не приходило ни одной мысли. Ни вывернуться, ни сопротивляться не получалось. Душно стало и дурно. Я до десяти лет ни одно транспортное средство не переносил. Что там летать или в лодке плыть, поездка в автобусе со мной была для родителей мукой. А уж качели… В общем, я почувствовал себя семилетним, качающимся на качелях в самолете Ту-104, попавшем в турбулентный поток. А мамы с папой рядом не было. Только голос добрый, но строгий:
— Значит, так. Нам нужен ваш отчет обо всем, что вы знаете по этому делу. Не позже субботы. Вы мне позвоните и доложите, что и как. Если нет, мы начинаем действовать, Василий Михайлович. А вот и приехали, впрочем. Извините, на вашу улицу поворачивать не будем. Не из конспирации. На набережной асфальт опять разрыли, выезд плохой.
Дома, после душа и бурбона, стало легче. На автоответчике — четыре сообщения. Два из них — просто гудки. Третье — из института, о том, что на следующий вторник назначено заседание кафедры. Последним звонил Кербер. Он предлагал встретиться. Я перезвонил. Но дома у него никого не было.
«Four roses» кончился. «Glenfiddih» кончился. Что же это за день такой? Ладно, проехали. Включил свой Асег, проверил почту. Одно входящее, из Испании, адрес: 1
