позаимствованная из палатки. Черная сутана священника казалась тенью от мягкого крыла ночной птицы. В опровержение слов Ван Драавена, утро еще не наступило. В отверстие дымохода пялилась рыжая луна. Чуть слышно потрескивали крылья слетевшихся на свет мотыльков.
— А я думал, что вы уломаете мальчишку. — Голос чужака был суше мотылькового треска.
— Особенно мне полюбился заключительный штрих. «Ты говорил в моем сердце голосом утабе». У вас, Салливан, абсолютно нет совести.
— Кто бы говорил, — огрызнулся Марк. Почему-то хотелось оправдаться. Хотелось сказать:
«Я не специально». Нет уж, обойдемся без оправданий. Все ведь, в сущности, просто. Все как с дядюшкой Шеймасом. Не попадайся. А попался — не плачь.
— Как вы узнали? — вместо этого спросил Марк. — На мой комм прослушку поставили?
Геодец хмыкнул:
— Я там на ветке сидел и подслушивал. Включите голову, Салливан. Я зашил микрофон в воротник вашей рубашки, еще когда вы валялись тут у меня без сознания. Что касается комма, можете с ним попрощаться.
То-то он так озаботился, когда Марк, переплывая реку, решил скинуть рубашку…
Между тем геодец сжал кулак, и комм треснул, осыпался пластиковой крошкой. Комм. По которому может проехать тяжелый танк и оставить разве что пару царапин. Марк поневоле вылупил глаза, но быстро с собой справился. Прощайте, фальшивые показания. Наверное, следовало бы огорчиться, но ни малейшего огорчения он не почувствовал. Почувствовал оторопь.
Ван Драавен задумчиво разглядывал землянина. Удовлетворившись осмотром и произведенным эффектом, он снова заговорил:
— Объясните мне одну вещь, Салливан. Зачем вам это было надо? Силу хотелось получить? Получили, вон как мальчишка у вас запел. В орден вас тоже уже приняли. Ну не принесли бы вы им меня в клювике — по-другому бы выслужились. Нет. Вам так упорно хотелось меня подставить, что вон даже секен не постеснялись искривить.
«Да пошел ты к дьяволу со своим секеном», — подумал Марк.
— Ну и как оно? Стоило того?
— Что стоило? — зло спросил Марк.
— Стоило секен искривлять?
— Стоило. Чтобы спасти Нарайю и всех этих несчастных дураков, которым вы голову заморочили, стоило вас прирезать.
— Что же вы не прирезали? Любите чужими руками жар загребать?
— Кто бы говорил, — снова окрысился Марк. — Вы утабе зачем убили?
— А я его убил?
— Не убивали? А кто же?
— Не поверите, но в утабе и вправду шарахнула молния. В тот год были сильные грозы.
Как бы не так.
— Не верите? Ну и правильно. Не было никакой молнии, все сделал я. Обожаю, знаете ли, режиссировать бездарные любительские спектакли.
На мгновение Марку показалось, что Ван Драавен смеется не над ним, а над кем-то другим. Неужто над собой? Нет. Померещилось. Светлые глаза смотрели стеклянно и холодно, не было в них и намека на смех.
— Зачем вы его убили? — спросил Марк.
Очень хотелось проверить крепость веревки, но не сейчас. Сейчас геодец раздавит его глотку с такой же легкостью, с какой раскурочил комм.
— Затем, что слабый он был Говорящий, — ответил Ван Драавен без тени сожаления. — Слабый, слабенький. Не слушался его секен, иначе утан бы так не голодали. Был бы сильный, пригнал бы тучные стада ящеров. А так — увы. Вот сынишка у него силен. Сильный, злой и вконец отчаявшийся, как раз такой, как мне нужен.
— Нужен для чего?
— Чтобы заставить секен проявить себя.
— Зачем?
— Потому что финальная стадия развития паразита проходит в присутствии хозяина, — непонятно ответил геодец и зачем-то полез в карман.
Марк насторожился, но из кармана священник извлек только смятый листок… бумаги? Приглядевшись, Марк узнал лист из блокнота отца Франческо. Похоже, тот самый, выдранный с корнем.
— Что это?
— Отчасти предсмертная записка. Отчасти письмо вам.
— Мне?!
— Вам, Салливан, вам. Если обещаете не трепыхаться, я вас развяжу. Если нет, придется читать из моих рук.
— Развяжите, — выдавил Марк. — Трепыхаться не буду.
Священник зашел ему за спину и некоторое время возился у столба.
— Всё.
В занемевшие кисти хлынула кровь, руки немедленно прострелило иголками. Еще с минуту Марк просидел, растирая запястья, и только затем принял листок у Ван Драавена.
Если у землянина и были сомнения относительно авторства письма, то при виде аккуратного, бисерного и очень знакомого почерка они полностью исчезли. И тут накатило.
Марку восемь лет. Вместе с другими новичками он входит в аудиторию. Светлый пустой класс и столы, на которых вместо привычной виртуальной раскладки школьных коммов лежат белые прямоугольники и непонятные шестигранные палочки. И человек в серой рясе стоит у световой доски. Человек оборачивается. У него редеющие желтоватые волосы и немного лошадиное лицо. Верхняя губа не прикрывает зубы. Кто-то сзади хихикает. Новоиспеченные лицеисты рассаживаются по местам. Учитель внимательно их оглядывает и спрашивает:
— Кто из вас умеет писать?
Смех становится громче. Что за дурацкий вопрос? Конечно, большинство из них наговаривают уроки на комм, но набить пару фраз умеют все.
— Вы не поняли вопроса. Кто из вас умеет писать от руки?
Ребята в классе недоуменно переглядываются. Идея писать от руки им просто в голову не приходила.
Учитель сводит брови к переносице и говорит, нет, не говорит даже, а восклицает:
— Стыдитесь!
Они не знают, чего надо стыдиться, и человек с лошадиным лицом снисходит до объяснения:
— Многие из вас уже сегодня считают себя избранными, чуть ли не сверхлюдьми. А по-моему, вы и до обычных людей не дотягиваете. Просто обезьянки. Чем, по-вашему, человек отличается от других животных?
— Мозгами! — выкрикивает светловолосый мальчишка с первой парты.
Впоследствии Марк узнает, что выскочку зовут Лукасом Вигном. Лукас Вигн очень любит, когда одноклассники пляшут для него босиком.
— Мозги есть и у таракана, — возражает учитель. Над Лукасом смеются — кажется, в первый и в последний раз.
— Ну, еще кто-нибудь хочет высказаться?
Марк поднимает руку, и учитель кивает.
— Технологией? — предполагает Марк.
— Уже ближе, и все-таки не то. Муравьи строят огромные и сложные гнезда. Пчелы сооружают соты. Чем это вам не технология?
Класс молчит. Учитель закладывает руки за спину и нервно вышагивает у доски. Он говорит:
— Человек отличается от животных в первую очередь тем, что записывает свое «я», свою
