небу бездонному безглазое, воронами исклеванное лицо. Другой – малорослый, в изрубленном на спине халате, лежал ничком…
«Абдул» - прошептал боярин одними губами, глядя на первого, сузившимися от боли глазами. «Вот, значит, как случилося: не в схватке кровавой на поле Куликовом, не в сшибке конных разведчиков на рязанском порубежье, а от рук соплеменников при защите земли русской, которая стала теперь и землей Абдула, суждено было сложить голову славному богатуру…»
Громко вскрикнув, спрыгнул с лошади Ахмет… Упал на тело Абдула, закаменел… Никто не утешал его и слов пустых не говорил – горе такое словом не лечат, его слезами из себя вылить надобно…
Тела убитых лежали повсюду, многие - сильно обгоревшие…
Боярин велел сосчитать убитых, и сам ходил от тела к телу, как потерянный, пока не сообразил, что ищет тело священника. Но не нашел его, и подумал, что Герасим каким-то образом мог уцелеть...
Насчитали пять десятков трупов, из них две женщины да трое деток малых. Стало ясно: воины погибли все до единого, защищая городец, а уцелевших мужиков, баб и детей угнали в полон…
Быстро свечерело… С реки потянуло сырой прохладой… Пожарище смрадно дышало жаром…
- Заутра схороним мертвых, - сказал Ондрей Васильевич тиуну.
- Да уж, - кивнул головой тиун. – Разбойники воротятся едва ли, но поберечься надобно…
- То не простые разбойники были, - сказал боярин, пристально разглядывая что-то на пожарище. – Видишь, черепки закопчены? То осколки сосуда зажигательного, наполненного земляным маслом, селитрой и серой. Когда их встретили со стен стрелами и каменьями, они стали кидать через стены сосуды с адской смесью, воспламенив все, что могло гореть за стенами. Нукеры отступили со стен, но и внутри оказались зажаты огнем. Здеся была геенна огненна… Бабы-то с детишками да мужики мастеровые, видать, в погребах схоронилися, а воинам куды деваться? Сражайся, терпи… Но они, вишь, не сдалися и ворот не отворили. Ворота были выбиты, когда уж все воины погибли. Ворог, по всему, знал устройство острога, заранее все рассчитал и час нападения выбрал… А так действуют только ханские нукеры и разведчики. Да и тел их павших нет за оградой, значит, с собою их унесли... Не удивляюсь теперя, что Хасан проглядел угрозу: шел ворог с великим бережением, сторожко…
- Однако же, и глаз у тебя, Ондрей Васильич! – тиун удивленно взирал на боярина. – Это што жа выходит, ханским татарам страшен был городец, Хасаном возводимый? Пошто сожгли-то?
- Ишо как страшен, Ерема! Хасан-то перетягивал татар на нашу сторону, к земле русской их привязывая. Различия не делал промеж людей - всё одно было, что для татар, что для русов. Вот и Абдул, невинную кровь русскую проливавший на нашей исстрадавшейся земле, к которой он прибился в свои черные дни, жизнь свою отдал за нее… И она приняла его, не помня зла. А Хасан и веру нашу принял и соплеменников своих к тому же призывал. А то хану – кость в горле…Да ишо и месть это - за победу нашу над Мамаем...
- Вона, значит, как сложилося… - тиун задумчиво покачал головой. - Как хоронить-то будем нукеров? – спросил он, обратив взор в сторону восхода. – По мусульманскому обычаю, аль по нашему?
- Похороним всех в одной братской могиле, - сказал боярин и зашагал к шатру, который дружинники поставили у высокого берега за пожарищем…
Глава 17
Заутра хоронили мертвых…
Небо затянулось с ночи хмурыми свинцово-черными тучами, набухшими мелким, занудным дождем, который вместе с ратниками оплакивал павших, остужая тлеющие на пожарищах угли… Стылый ветер срывал с обугленных головешек сизые дымки, швыряя их в сторону насыпанного над братской могилой кургана.
Насыпав курган, кметы разбрелись по пожарищу, выискивая оружие, хозяйственную утварь, украшения, не поврежденные огнем, и снося все найденное в большую кучу, укладываемую на майдане на чистую холстину… Растаскивая обугленные бревна на месте церквушки городецкой, нашли ратники икону в окладе серебряном, совсем огнем не тронутую. Смахнув пепел с образа, с удивлением и восторгом взирали суровые воины на лик святой Богородицы, огню не поддавшийся… Тиун учитывал находки, выцарапывая одному ему ведомые знаки на берестяном лубке. Приняв из рук кмета икону, тиун перекрестился и, поцеловав образок, бережно в холстинку обернул и на грудь под кафтан спрятал.
Мрачный, насупив густые брови, стоял на высоком берегу боярин, думку думая о том, что вновь Орда нарушила хрупкий мир в порубежье, снова льется кровь и горят избы и амбары, снова опустошается набегами земля русская.
«Пойдем-ка, хлебнем водицы колодезной» - услышал вдруг и оборотился резко. Кметы, кучкой собравшись у обгорелого колодезного сруба, отмывались от угольной пыли и землицы курганной, сливая друг дружке воду из отысканных на пепелище бадеек.
- А ну, стой! – перекривило в крике рот боярина. – Брось бадейку, олух!
В три прыжка долетел Ондрей Васильевич до кметов и ногою выбил бадью из рук ратника. С глухим стуком, расплескивая воду, бадейка упала на обугленную траву. Ратники удивленно воззрились на боярина.
- Пили воду, дурни, ай нет?! Ну, говорите, пили?!
- Я пил, боярин, - неуверенно молвил молодой кмет Васька Сыч. – Лишь два-три глотка исделал.
- Мало я вас учил, сукины дети! – боярин был вне себя от ярости, обуявшей его. – Рази ж не говорил вам многажды, что татарва колодцы опосля себя травит? Рази ж не предупреждал, что мертвяков с распоротыми животами они в колодцы кидают?!
Глаза у парубка полезли из орбит и, сунув в рот два пальца, он отскочил в сторону, извергнув из своего нутра проглоченное.
Боярин протянул ему свою баклагу:
- Пей! Пей, сколь сможешь, потом опять два пальца в рот. Та-а-ак, молодца, молодца. Теперя бегом все в речку. Отмойтесь!
Кметы вперегонки рванули к реке, а боярин, оборотившись к собравшимся на крик ратникам, сказал:
- Ворог был издеся лишь два дни назад. Упомните же, на носу зарубите, коль памятью слабы: коли татарин не обрушил колодец, не завалил его телами, значить, он отравил воду. Мертвяки отравляют колодец на годы, яд сохраняет силу неделями, пока вода не растворит его. От яда есть одно средство – уголь. Тащите сюда угли и валите в воду. Через день ее можно будет пить, вычерпав уголь. Ну, а коли кто с водою уголек и проглотит, то не страшно: уголь яда не отпустит, а с водою из человека и выйдет.
- Эй, Василь! – окликнул боярин десяцкого. – Ну-ко, гони всех к реке, пущай отмоются!
Боярин долго смотрел на реку, на резвящихся, ровно детвора, в холодных водах кметов, пока не услышал звон бубенцов. Ондрей Васильевич шагнул в сторону шляха, теряющегося в лесочке с закатной стороны, силясь разглядеть в пыльном облаке, поднятом парой лошадей, седока. Рослый мужик, завидев пепелище, встал в повозке в рост, нахлестывая лошадей. Но лишь когда повозка приблизилась, боярин признал в запылённом до самых бровей седоке священника городецкого.
- Да что жа энто деется, боярин! – запричитал поп, спрыгивая по-молодецки с возка. – Доколе жа народ русский будет кручину терпеть?! Ить нету ужо мочи у народа сносить наскоки
