дыхать…
Скоро Демьян ровно задышал, уснув.
- Дядя Степан, - молвил Никита, проснувшийся от их движения. – Ить его откармливать надобно, - отрок подбородком кивнул в сторону Демьяна. – А ягодами сушеными да морсом клюквенным мы его не выходим. На ноги не поставим…
- А ведь прав ты, Никитушко, - Степан задумчиво почесал голову. – Как есть, прав. Мясо надобно Демьяну, чтоб сил набраться. А только Мефодий-то не одобрит, коль прознает, что я его мясом кормил…
- Одобрит, дядя Степан, - ответил Никита, - Сам же он знает, что опосля хвори такой тяжкой человеку силов набираться надобно. А от пищи скудной, коей мы питаемся, не прибудет у него сил-то.
- И то правда, Никитка, - Степан встал и начал собираться в лес. – Кабана бы заполевать, вепря дикого. Вот, как раз и достало бы мяса, чтоб Демьяна на ноги поставить…
А ты, малец, справно разговариваешь... Чего ж молчал столько лет?
- От испуга великого я замолчал, от него же и заговорил...
Степан накинул полушубок, захлестнул стан свой кушаком широким и сунул за него сзади топор свой, а сбоку нож татарский привесил. Через плечо перекинул саадак с луком и стрелами и, кивнув на прощанье Никите, шагнул за порог…
Глава 5
Лес встретил Степана настороженной мертвой тишиной…
Легкий морозец приятно холодил лицо, и Степан с наслаждением вдыхал целебный дух хвои. Он шел к верховому болотному озерцу, из коего, весело журча, выбегал прозрачный ручей, спускавшийся в урман. Лесистым логом звери выходили к пашням, чтоб полакомиться на хлебных да просяных полях. Этим же логом они легко уходили обратно в большие дебри от всякой опасности. Урман был недоступен для человека – в нем об любую пору года хозяйничали вепри да рыси.
Степан углубился в чащу, созерцая мир лесной, тишиною да покоем полненный. За медно- зеленым сосняком весело рябили бородавчатые березы, дымчато плыл и таял средь белизны снежной и берез сизый осинник…Чистейший, девственно белый снег был мелко прострочен мышиными следами, там и тут – более крупные стежки соболя и горностая. Кусты малины и волчьего лыка густо опушены инеем, а под ними наброды то ли лесной куропатки, то ли тетеревов…
Степан, подходя к урману, наложил стрелу с тяжелым кованым наконечником на боевой упор лука и, пригибаясь под ветками, двинулся вдоль обреза лога, где снег сдувало легким ветерком, и он не мог выдать охотника своим скрипом под ногами. Ужо слышно было журчание ручья, вытекающего из теплого болота. Степан опробовал тугую тетиву лука и пошел, сторожко вглядываясь в густо поросший лещиной край озерца, куда звери ходили на водопой на чистую воду.
Вдруг в двух десятках шагов от него послышался треск, задрожали кусты, и в облаке инея на поляну вышел бурый зверь. Мощная голова, торчащие из пасти кривые сабли клыков, жестко напружиненный щетинистый загривок старого секача вызвали невольный трепет у человека. Вослед за секачом на поляну вышло и его семейство – свинья и пятеро подсвинков, которые степенно направились через поляну, пока секач охранял их проход.
Степан стоял ни жив, ни мертв, боясь пошевелиться… Ибо на столь малом расстоянии не успевал он даже лук поднять, чтоб поразить добычу.
Но вот секач встряхнулся и отправился за стадом, загребая снег мощными копытами. Он обогнал стадо и скрылся в лесу.
Степан облегченно вздохнул и, шагнув за дерево, поднял лук, выцеливая свинью. Секача он не стал даже пробовать поразить, ибо для столь огромного зверя его стрела не представляла смертельной опасности. Она могла только ранить его, а от раненого секача спасенья нет…
Прицелившись под левую лопатку, Степан затаил дыхание и спустил тетиву. Полета стрелы он не видел, но свинью вдруг кинуло вбок, она сразу отстала и поползла, волоча зад. И вдруг отчаянный визг разорвал лесную тишину, больно стеганув по ушам Степана. Подсвинки, перепуганные, рванули в чащу. А визг не прекращался ни на миг… Свинья ползла, окрашивая снег багрово-алыми пятнами…
Степан выдернул из саадака вторую стрелу, чтобы прервать выстрелом этот невыносимый визг, и вдруг замер, услышав с другого края поляны хриплый утробный рык. Вскинув глаза, он увидел секача, который мчался в облаке снежной пыли на визг. Крутанувшись около свиньи, он резко встал, подняв голову. Раздутыми ноздрями шумно втянул запах крови, и снова яростно рыкнул. Костяной щелк отточенных клыков морозом обдал спину Степана. Он потянулся, чтоб стрелу наложить на боевой упор лука, и это было его ошибкой. Маленькие свирепые глазки зверя мгновенно отреагировали на движение и уставились на охотника, сразу угадав в нем врага. В следующий миг бурый смерч, несся прямо на него, и Степан бросил лук, понимая, что пустить стрелу не успеет, да и мало проку бить нападающего вепря в лоб. Он выхватил топор, заставив себя оставаться на месте, и когда зверь оказался прямо пред ним, отпрыгнул в сторону. Секач пропахал снег четырьмя копытами, взбешенный остановился, потеряв человека из виду. В тот же миг на загривок его обрушился страшный удар топора, который по обух вошел в кабанью шею. Визгливым ревом оглушило лес… Степан попытался вырвать топор, но неодолимая сила оторвала его от земли, и он в недоумении страшном увидел, что летит через спину зверя. В нос ударил страшный запах зверины, и сразу - холодный запах снега… Сосны опрокинулись, улетая, и он увидел прямо над собой раскрытую страшную пасть в розовой пене и кривые ятаганы клыков… Закрыв глаза, прошептал Степан: «Господи, прости…» Но удара не последовало, раздались какие-то хлюпающие звуки и тяжелый звук падения, от которого, казалось, содрогнулась земля… Степан открыл глаза. Секач бился рядом на красном от крови снегу, загребал ногами, пытаясь ползти на боку… Значит, удар все-таки оказался смертельным…
Шатаясь, Степан встал и склонился над поверженным вепрем. Тронул пальцем острый, как татарский нож клык, и тогда только увидел железну стрелу, по самое оперение вонзившуюся в бок зверя. В тревоге поднял Степан глаза и… остолбенел… В трех шагах от него стояло о н о – чудище из страшного, уже изрядно позабытого прошлого: шаман Дудар. Маленькие глазки, не менее свирепые, чем глаза только что убитого вепря, сверлили Степана неподвижным взглядом из-под низко надвинутого малахая. Узкие губы подрагивали от ярости. Голые руки, перевитые могучими мьязами[2], держали огромный лук и пару кованых железных стрел. Кривые короткие ноги, обернутые вместо обувки кусками медвежьей шкуры, прочно вросли в снег. На могучие плечи была накинута косматая шкура огромного медведя. Вся его несуразная фигура излучала такую нечеловеческую мощь, такую неприкрытую и явную угрозу, что Степану стало не по себе… Он стоял, не в силах пошевелиться…
- Пшел! – вдруг произнес Дудар, едва разлепив губы. И махнул рукой с зажатыми в ней стрелами в сторону леса.
Степан отошел, повинуясь, к лесу.
Дудар одним движением вырвал топор из шеи вепря и швырнул его в сторону Степана. Легко подняв здоровенную тушу за заднюю ногу, он забросил вепря себе на плечо и тут же исчез в зарослях, не всколыхнув ни одной ветки…
Степан стоял, обессиленный и опустошенный пережитым… Вдруг ноги его подкосились, и он рухнул в снег, усевшись прямо в сугроб, спину оперев о дерево…
Пришел он в себя, лишь когда холод начал донимать его, пробирая скрозь полушубок и холщовые штаны до костей.
С трудом поднявшись, Степан стал ощупывать себя и только теперь заметил, что полушубок на его груди располосован – достал таки вепрь клыком. На дрожащих от слабости ногах подошел к свинье. Она была еще жива: хрипела, разевала пасть. Степан упал пред ней на колени и, вырвав из ножен нож, перехватил горло, разом оборвав ее мучения.
Отдышавшись, Степан освежевал тушу и, отрубив от нее заднюю ногу, обвязал веревкою льняной. Перебросив веревку через крепкий сук, он закинул ее на плечо и затащил тушу на дерево, крепко
