очень метко из лука стрелы пускает. Да схоронитесь, не стойте открыто!
Он отошел от злосчастной сакли, ругая себя за то, что решил войти в дом горца, и услышал шорохи и шелест со всех сторон. Это потревоженные криком жители пытались через окна и двери рассмотреть и понять, чем вызваны эти вопли на майдане.
Вдруг рядом с Драгомилом со скрипом отворилась дверь, и на каменные плиты майдана шагнул мужчина, одетый в простой халат. На голове его красовалась высокая папаха, обшитая по кругу широкой зеленой лентой. Тяжело опираясь на посох, он подошел вплотную к Драгомилу, и, выйдя из тени сакли под лунный свет, оказался высоким худым старцем с белой бородой до пояса. Старец быстро заговорил, гневно потрясая посохом, но сотник, ничего не поняв из его речи, обернулся, высматривая толмача. Но тот уже сам шел к ним, на ходу складывая ладони вместе перед грудью. Подойдя, Уляб низко поклонился старцу и заговорил в уважительно-почтительном тоне, не поднимая низко опущенной головы.
Старец выслушал толмача и, постояв некоторое время в раздумье, отправился к сакле, из которой, не прекращаясь, доносились женские вой и плач.
Подойдя к двери, старец стукнул в нее посохом и что-то сказал. Услышав ответ из-за двери, он повернул голову к Улябу, и тот, без слов поняв, чего хочет старец, сказал Драгомилу, что он хочет войти внутрь.
Казаки убрали подпорки, и дверь отворилась. Согнувшись, старец исчез в дверном проеме.
Еще несколько мужчин, видимо, увидев через окна, что происходит на площади вышли из своих жилищ и встали около дверей. Все они были без оружия.
Вскоре крики стихли, а на пороге сакли возникла тощая фигура в высокой папахе. Старец медленно вышел на середину майдана, и его окружили мужчины. Он что-то долго говорил им, потрясая посохом, а затем резко развернулся и ушел в свой дом. Разошлись и мужчины.
Уляб, слушавший речь старца и старавшийся не пропустить ни слова, перевел:
- Имам Ходжи-Умар сказал, что вы – мужчины, трусливо разбежались, только завидев на майдане казаков. А Магома сам впустил их в свой дом, но не дал им хлеба и воды, как должен был поступить горец. Вместо этого он подло послал своих сыновей убить гостей, которых сам впустил за порог, но гости оказались ловчей и убили двоих его сыновей. А ослепший от страха и злобы Магома выпустил стрелу и поразил насмерть своего старшего сына Саида, приняв его в темноте за уруса. Вот, что бывает, когда нарушаются адаты. Мужчинам он сказал расходиться к своим женам и детям, а утром будет сход.
Драгомил, ожидавший, что горцы возьмутся за оружие, и казакам придется сражаться с противником, численно превосходящим во много раз, только трижды истово перекрестился. Но все же отправил гонца сообщить о происшествии Зарубе.
27. ОТХОД
Шамхал спал, развалившись на диване, отчего его тело в свете свечей казалось просто огромным. Его сыновья, не решаясь занять место рядом с отцом, сидели на корточках рядом с диваном, притихшие, словно воробушки. Храп шамхала, казалось, должен разбудить все живое и в верхнем, и в нижнем городе, и Заруба, поморщившись, вышел в прохладу летней ночи.
Со стороны майдана послышалось звонкое цоканье копыт о камни мостовой, и атаман, не ожидавший до утра никаких новостей, понял, что у Драгомила случилось что-то непредвиденное.
Гонец, спешившись, быстро рассказал Зарубе о гибели трех горцев, и о том, как это произошло. Отпустив гонца, Гнат вошел в залу и бесцеремонно растолкал шамхала.
Мехти-хан выслушал Гната и надолго задумался. Он понимал, что даже если имам Ходжи- Умар и оправдает прилюдно гибель троих сыновей весьма уважаемого и почитаемого в городе купца Магомы Годаберийского, который, к тому же был в городе таджир - баши , не все воспримут эти оправдания правильно. Потому что, убийство было совершено в доме, а не в открытом бою. Магома может заявить (а, зная хитрого и коварного купца, шамхал не сомневался, что так и будет), что русские приняли хлеб в его доме, а затем подло убили его безоружных сыновей. И многие ему поверят. Велико было желание выступить и призвать народ к оружию, поскольку в городе проживало более пяти тысяч мужчин, и каждый из них умел держать в руках саблю и острый кавказский кинжал. Казакам придется несладко, если им придется сражаться в тесных улочках города с таким количеством воинов, вставших на защиту своих жилищ. Но, подумав, шамхал решил не рисковать детьми и сказал Зарубе:
- Нужно уходить сейчас же из города. Я знаю свой народ и могу сказать точно, что убийство троих сыновей таджир-баши Магомы, которых знают и уважают в городе, заставит людей взяться за оружие, и никто их не удержит. Ни я, ни имам не смогут повлиять на толпу, если хоть кто-то из горожан крикнет «смерть собакам – урусам!» Я не думаю, что вас это испугает и вы спокойно примете бой, и многие горожане погибнут, но я страшусь за своих детей и не хочу, чтобы город подвергся разрушению. Нужно уходить…
- Что ж, казаку собраться – только пидперезаться ! – ответил Заруба и вышел отдать распоряжения казакам.
Тотчас пеший гонец (чтобы цокотом копыт не привлекать внимания напряженных в ожидании утра горожан), бесшумно ступая в мягких постолах, ушел в нижний город с приказом Драгомилу. Сотня сербов должна была обмотать копыта лошадей холстами, которые каждый казак возил в переметных сумах для перевязки ран, как скатерки для того, чтобы хлеб на привале не класть на землю, и других нужд в походе, и тихо – по одному уйти из города. Последней партии выходящих из города казаков было приказано заклинить решетку ворот и, разобрав завалы на майдане, завалить вход со стороны леса.
Сотня Сироты уже вязала в двойки и тройки породистых лошадей в конюшнях шамхала, выводя их на воздух и приторачивая вязки к седлам своих коней. Не погнушались казаки и добрыми седлами и упряжью, сделанными руками умельцев-скорняков, почитай, из всех стран Востока. И особо обрадовались конники, обнаружив в шамхальских конюшнях попоны, валянные из овечьей шерсти, а в сундуках – шелковые парадные, расшитые золотом и простеганные верблюжьей шерстью. Все это добро быстро перекочевало из ханских конюшен в переметные сумы казаков.
Пластуны Осычного, тем временем, собирали в погребах Мехти-хана харчи «на дорожку», дивясь обилию и разнообразию в ледниках свежего мяса, птицы и рыбы. А на крюках, подвешенные к низким потолкам, истекали жиром копченые на дыму ароматных трав, вишневых и грушевых опилок огромные куски баранины, куры и осетры.
Когда все было готово, шамхала и его сыновей вывели из дворцовых покоев и подвели к приготовленным для них лошадям.
Ушли вперед головные дозоры, и вскоре вся казачья рать отправилась в долгий обратный путь по каменистым кручам поднебесья.
Ранним утром удивленные горожане созерцали опустевший майдан, где только катыши конского помета да намертво заклиненная решетка ворот свидетельствовали о пребывании здесь казаков…
Отправленная к шамхалу группа знатных горожан принесла весть о том, что шамхал Тарковский Мехти-хан и его сыновья уведены казаками в аманаты.
Мудрый имам и улем Ходжи-Умар призвал мужчин на гудекан и выступил перед ними, объяснив суть ночных событий. Он признал вину таджир-баши Магомы в гибели сыновей и повелел готовиться к тому, что в скором времени краем будет править наместник государя России. И это теперь неизбежно, и нужно принять, как должное, во избежание ненужных жертв и потерь.
Горцы стояли, застыв в молчании, переваривая речь имама, и раздумывая о будущем под пятою русского царя. Никто не собирался воевать с урусами, поскольку все знали о тяжелых потерях, понесенных горцами в последнем походе шамхала против царских войск. Во многие дома жителей Тарков не
