Он медленно ехал на запад по бульвару Вентура, наслаждаясь только что введенным переходом на летнее время, добавившим лишний час к и без того длинным весенним вечерам. Стояла теплая не по сезону погода. Шлюхи вышли на промысел в топиках, оставляющих живот голым, а нормальные женщины оделись в скромные и нежные пастельные тона: розовые, голубые, салатовые и солнечно-желтые.
С прошлого раза прошло много месяцев, и он приписал этот пробел капризам погоды, заставлявшим его нервничать: сегодня тепло, завтра холодно и дождливо. Невозможно угадать, во что оденутся женщины, и это сбивало его с толку. Трудно сосредоточиться и найти ту, которую надо спасать. Чтобы почувствовать цвет и фактуру женщины, понять, что она собой представляет, он должен был наблюдать ее в условиях Некого постоянства. Бог ему свидетель, когда наступал период приготовления, небольшие перемены, неизменные приливы и отливы жизни избранницы становились для него очевидными. Если в результате он переставал ее любить, оставалась жалость, помогавшая ему не терять из виду духовные аспекты его замысла и сохранять отстраненность, необходимую для выполнения задуманного.
Подготовка составляла по крайней мере половину дела. Эта часть возвышала и очищала его, помогала отгородиться от хаоса, давала хрупкое ощущение независимости от мира, который пожирал все утонченное и нежное, а затем извергал поглощенное в виде шлаков.
По возвращении в город он решил проехать через Топанга-Каньон, выключил кондиционер и вставил в магнитофон кассету для медитации, свою любимую, с акцентом на излюбленной теме: движимая состраданием работа в тишине, уверенность и чуткость, сосредоточенность и страстная целеустремленность. Он слушал, как проповедник простым языком рассуждает о необходимости ставить себе цель в жизни: «Что отличает человека действия от пребывающего в застойном небытии? Это дорога. Дорога, ведущая к достойной цели, как внутренней, так и внешней. Путешествие по этой дороге является и движением к цели, и самой целью, подарком врученным и полученным. Вы можете навсегда изменить свою жизнь, если выполните эту простую программу, рассчитанную на тридцать дней. Прежде всего подумайте о том, чего вы больше всего хотите в настоящий момент. Это может быть что угодно: от духовного просветления до новой машины. Запишите свою цель на листке бумаги, укажите рядом сегодняшнее число. А теперь я хочу, чтобы на протяжении следующих тридцати дней вы сосредоточились на достижении этой цели. Не позволяйте мыслям о неудаче проникать в вашу душу. Если они одолевают вас, гоните их! Отриньте все, кроме чистых размышлений о достижении поставленной цели, и чудо непременно свершится!»
Он верил в это и заставил эту теорию работать на себя. У него было уже двадцать аккуратно сложенных листков бумаги, подтверждающих, что теория действует.
Впервые он прослушал эту пленку пятнадцать лет назад, в 1967 году. И та произвела на него огромное впечатление. Но он сам не знал, чего хочет. Три дня спустя он увидел свою первую избранницу и понял. Ее звали Джейн Вильгельм. Родилась и выросла в Гросс-Пойнте. Бросила Беннингтон на последнем курсе, двинулась автостопом на запад в поисках новых ценностей и новых друзей. Она носила блузки из оксфордской рогожки и мягкие мокасины. И в таком виде попала в компанию наркоманов на Сансет-стрип. Он впервые увидел ее возле виски-бара с танцами, она разговаривала с кучкой оборванцев-хиппи, всячески стараясь скрыть, приуменьшить свою образованность и хорошее происхождение. Он подцепил ее, рассказал о своей пленке и листке бумаги. Она была тронута, но рассмеялась и долго не могла остановиться. Если он хочет перепихнуться, почему бы просто не попросить? Романтика устарела, она свободная женщина.
Вот тогда, отказавшись от ее услуг, он впервые занял моральную позицию. Теперь он точно знал, в чем состоит его цель – непосредственно на тот момент и на будущее. Это спасение женской невинности.
Он держал Джейн Вильгельм под не слишком плотным наблюдением до истечения тридцатидневного периода, предписанного проповедником, следил, как она кочует между сборищами хиппи, рок-концертами и дешевыми ночлежками. На тридцать первый день, вскоре после полуночи, пьяная Джейн вывалилась из диско-бара Газзари. Из машины, припаркованной чуть к югу от Сансет, он следил, как она, шатаясь, пересекает улицу. Он включил фары, ударившие светом прямо ей в лицо. Ему хотелось навсегда запомнить ее отекшую от наркотиков физиономию, глаза с расширенными зрачками. Это было ее последнее унижение. Он задушил Джейн прямо на месте, на тротуаре, а потом бросил тело в багажник своей машины.
Через три дня он поехал на север, нашел пахотную землю неподалеку от Окснарда и устроил поминальную службу прямо у обочины, включив свою пленку за спасение души. Отслужив панихиду, он похоронил Джейн в мягкой земле возле каменоломни. Насколько ему было известно, тело так и не нашли.
Он свернул на Топанга-Каньон-роуд, перебирая в уме методы, позволившие ему спасти души двадцати женщин и при этом не привлечь внимания ни падкой на сенсации прессы, ни полиции. Это было просто. Он вживался в своих женщин, долгими месяцами собирал детали их жизни, смаковал каждый нюанс, заносил в каталог все их достоинства и недостатки, прежде чем выбрать способ устранения, скроенный как по заказу, идеально подходящий для каждой из его избранниц со всеми особенностями ее души. Подготовку он стал называть ухаживанием, а убийство – обручением.
Мысль об ухаживании вызвала целую лавину воспоминаний, зрительных образов, связанных с маленькими интимными деталями, пусть даже самыми прозаическими, которые способен оценить только влюбленный.
Элейн из 1969 года любила музыку эпохи барокко. Она была хорошенькая, но все свое свободное время слушала Баха и Вивальди. При этом окна ее квартирки над гаражом были открыты даже в самую холодную погоду: ей хотелось поделиться этой красотой со всем миром, хотя миру не было до нее никакого дела. Долгими ночами он впитывал красоту вместе с Элейн через выносной приемник на ближайшей крыше, улавливая сквозь звуки музыки приглушенные жалобы на одиночество, почти плач. А их сердца тем временем сливались воедино в нежных пассажах Бранденбургских концертов Баха.
Дважды он прошел по всей квартире, рассматривая и сопоставляя детали, способные указать ему нужный путь для спасения души Элейн. Он уже решил было подождать, предаться более глубоким размышлениям о том, как положить конец жизни этой женщины, когда обнаружил под свитерами у нее в комоде заявление в компьютерную службу знакомств. Если уж Элейн польстилась на такую низость, можно было смело считать это последней каплей.
Он потратил месяц на изучение ее почерка и неделю на составление предсмертной записки. Холодным вечером после Дня благодарения он забрался через открытое окно и всыпал три с половиной грана секонала[8] в бутылку апельсинового сока, из которой, как ему было доподлинно известно, Элейн каждый день отпивала несколько глотков перед сном. Потом проследил через мощный бинокль, как она выпила и причастилась к смерти. Он дал ей поспать два часа, проник в квартиру, оставил записку и включил газ. А под конец поставил на стереопроигрыватель пластинку с концертом Вивальди для флейты с камерным оркестром, чтобы проводить Элейн в Последний путь. Это был финальный дар его любви.
Глаза наполнились слезами от нахлынувших воспоминаний о возлюбленных. В памяти воскресали кульминационные моменты. Карен, любительница верховой езды. Ее дом был наглядным свидетельством страсти к лошадям. Карен скакала без седла по холмам над Малибу и умерла верхом на своей рыжевато- чалой кобыле, когда он выбежал из укрытия и, ударив лошадь дубинкой, столкнул ее с утеса. Моника, изуродованная полиомиелитом, обладала изысканным вкусом и кутала свое ненавистное тело в тончайшие шерстяные и шелковые ткани. Он много раз заглядывал в ее дневник, наблюдал, как растет ее отвращение к себе, и наконец понял, что расчленение станет для нее последним актом милосердия. Задушив Монику в ее квартире в Марина-дель-Рэй, он разделал ее электрической пилой и утопил завернутые в пластик части тела в океане, недалеко от Манхэттен-Бич. Полиция отнесла смерть на счет «Убийцы с мусорным мешком».
Он смахнул слезы с глаз, чувствуя, как воспоминания кристаллизуются в острую тоску. Время пришло. Опять.
Он направился в Вествуд-Виллидж, заплатил за парковку и пошел прогуляться, сказав себе, что не будет спешить, но и не станет проявлять излишнюю осторожность. Сумерки сгущались, температура, естественно, упала, а улицы Вествуд-Виллидж так и кишели женщинами. Женщины были повсюду. Они
