уже убили бортпроводницу. Овечкины — это две женщины, подростки и совсем малолетки. Одиннадцать человек. Можно ли было считать их профессионалами террора? Нас сбивали с толку эти две незнакомые нам женщины и малолетки. Нам казалось, что жесткого сопротивления мы не встретим, хотя и на добровольную сдачу тоже никто из нас не рассчитывал, понятное дело. Бесило одно: опаздываем.
Подлетая к военному аэродрому, мы услышали в эфире переговоры командира захваченного самолета с землей. Куприянов заметно нервничал. Хотя штаб то и дело выдавал ему рекомендации, командир, по сути, должен был принимать решения в одиночестве: так, извиняюсь, бестолковы были подсказки людей, собранных вместе по случаю, с учетом их не столько профессионального, сколько должностного «калибра». Еще находясь в воздухе, мы поняли: ситуация повисла на волоске. Террористов уже, как говорится, понесло — пролитая кровь сделала свое дело, — но и Куприянов, чувствовалось, вот-вот по неопытности сорвется. Он совершал одно за другим действия, противоречащие конкретной обстановке. Чувствуя нервозность командира, начинал впадать в панику экипаж.
По мнению командования военного аэродрома и «штабников», ситуация выходила из-под контроля. И они приняли решение начать штурм.
Даже сейчас, несколько лет спустя, мне трудно сказать, чем руководствовались люди из «кризисного штаба», принимая решение о штурме в момент, когда до подлета специально обученной группы оставалось не более 20 минут. Действительно ли они, потеряв самообладание, решили, что только немедленный штурм спасет жизнь заложников? Не могу отделаться от мысли, что в этом решении было еще и желание «утереть нос» столичным «профи»: всего и делов-то — самолет захватить, пацанов обезоружить…
Понимаю: кощунствую. Дай Бог, чтобы я ошибся, и об идиотском соцсоревновании ведомств никто в те минуты не думал.
На штурм пошла профессионально неподготовленная группа. У этих парней хватило мужества рискнуть собой ради спасения других. Но мужество в нашем деле — это еще не все.
Некоторые сотрудники этой штурмовой группы, как выяснилось после, не имели ни малейшего представления о том, что и как должен делать каждый, случайно оказавшись в роли «командос»; были среди них и такие, кто впервые подходил к самолету в роли «штурмовика».
Все это сказалось незамедлительно.
Часть группы захвата проникла в пилотскую кабину, но сделала это с таким шумом, что о внезапности и, тем более, скрытности — главном, что от них требовалось, — нечего было и думать.
Вторая группа попыталась проникнуть в самолет со стороны хвоста, но запуталась в переборках, так как слабо знала устройство самолета. Эти ребята ничего лучшего не придумали, как, открыв нижний люк, резануть ножом коврик прямо под ногами у бандитов. Услышав шум под полом, кто-то из братьев Овечкиных выстрелил из обреза, ранив одного из штурмующих в ногу.
Положение усугубил командир корабля: он вдруг начал выполнять на полосе различные, не согласованные со штабом маневры: самолет то двигался по полосе, то производил развороты. Части штурмующих пришлось едва ли не догонять самолет.
В это время «штурмовики», находившиеся в пилотской кабине, попыталась выйти в салон. Именно «выйти», а не проникнуть, или, как положено, ворваться броском. Первый из них принял на себя выстрел из обреза почти в упор. Целиться в него «музыкантам» было легко: в пассажирском салоне света не было, а в пилотской кабине он горел, беспощадно высвечивая силуэты штурмующих сзади. К счастью, дробь не пробила бронежилет, всего лишь изранив штурмующему руки. Группа захвата отступила в кабину, закрыв бронированную дверь.
Это было, пожалуй, самой грубой ошибкой. Газета «Известия» так писала впоследствии о том, что происходило: «Сразу началась бешеная стрельба. Через несколько секунд дверь захлопнулась. Два бойца, разрядившие пистолеты в преступников, упали на пол кабины, обливаясь кровью. Их раны, к счастью, оказались не опасны для жизни».
В том, что два бойца разрядили пистолеты, сомнений нет, но вот в кого они их разрядили? Преступники не получили и царапины. Куда улетели пули, в кого палили два бойца?
Вот что рассказала участница тех событий, бортпроводница Валентина Николаева:
«Они приоткрыли дверь и начали беспорядочную стрельбу по салону, не видя и не думая, что кроме преступников здесь находятся бортпроводницы и пассажиры. Пули летели не в преступников, а в мою сторону. Я присела, закрыв голову руками. Пули летели над головой, в пассажиров первого салона».
Старший следователь военной прокуратуры Ленинградского военного округа, майор юстиции Андрей Ковалев, который вел следствие по этому делу, так оценил действия группы захвата:
«От экипажа группе захвата было известно, чем вооружены преступники, но это не помогло».
«Когда в нас понесся град выстрелов, — рассказывали штурмующие, — мы подумали, что стреляют из автомата…»
В ответ они сами стали палить из пистолетов. Прикрывшись щитами, стреляли вслепую в конец салона, где находились Овечкины. Ранили пассажира майора Я. Таюровского: он сидел в трех-четырех метрах от кабины, из которой вела огонь группа захвата. Вместе с ним пострадали еще три человека. И только чудом можно объяснить тот факт, что в такой перестрелке не поубивали пассажиров, находившихся в салоне самолета…
Замечу: так действовали не солдаты срочной службы, а люди, которые за этот свой труд получают деньги».
Штурм захлебнулся. Трагедия семьи Овечкиных продолжалась далее за закрытыми дверями.
Видя, что положение безвыходное, Овечкины принимают решение уничтожить самолет и себя. Старший сын Василий выстрелом из обреза убивает — по ее собственной просьбе — мать, а затем стреляет в себя. Кончают жизнь самоубийством еще двое старших «симеонов». Гремит взрыв самодельной бомбы в хвосте самолета. В живых остаются лишь старшая сестра, беременная Ольга, да самые младшие — Сергей и Игорь. Игорь рассказывал потом на судебном процессе: «Они кричали мне, чтобы я бежал к ним, мы ведь договорились покончить с собой в случае неудачи, но я убежал от них в голову самолета, спрятался в туалете, я еще молодой, я захотел жить. Там у них в хвосте раздались взрывы и выстрелы». От взрыва самодельной бомбы в самолете начался пожар. Люди в панике стали покидать самолет. Вот где сыграл еще одну роковую роль не приспособленный для приема «гражданских» лайнеров военный аэродром: в здешнем хозяйстве не оказалось подходящих трапов для экстренной эвакуации пассажиров. Вдобавок подкачала и противопожарная служба: из двух наличных пожарных машин, не приспособленных, кстати, для тушения самолетов, одна была неисправна. Загоревшийся самолет гасить было нечем.
Падая с приличной высоты на бетонку, стреноженные страхом и паникой люди ушибались и калечились. «Скорой» хватило работы на несколько часов. После оказалось: многие пострадали не от террористов — в ходе бездарно организованной «спасательной» операции. Врачи госпиталя, куда доставили пострадавших, сделали 32 операции. Всю ночь продолжалась борьба за жизнь 26-летнего ленинградского аспиранта Игоря Мойзеля. Пуля, пробив поясницу, прошла навылет через легкое. От кого он ее получил?
Аспирант выпрыгнул из загоревшегося после взрыва самолета одним из первых. А дальше…
«Я упал на землю, на корточки. Мне завернули руки назад, прижали лицом к бетонке и выстрелили в спину. Боли я практически не почувствовал. Затем меня подняли, провели вперед на несколько метров, положили вниз лицом и велели лежать с руками за головой. Пока тащили меня, били ногами, стараясь попасть в лицо и по голове. Я закрывался руками».
Сколько раненый Мойзель пролежал на бетонке, трудно сказать. Когда наши ребята подобрали его и передали «скорой помощи», врач Е. Кочетова с трудом нащупала пульс.
Такие вот позже всплывали детали…
Меня легко одернуть: хорошо, мол, рассуждать задним числом; неизвестно еще, как бы сработали «ваши»…
Таких дров никогда бы не наломали. Гарантирую. Попутно пояснив, чем отличается профессионал от любителя, наряженного под профессионала. У нас ведь, в сущности, именно об этом идет разговор с самого начала.
Еще в 1986 году в моих руках оказался подробный отчет о деятельности египетских «командос» при
